Неведомый

Всадник легко соскочил с лошади, но не торопился вынимать оружие. Тит подумал, что это хорошо – он не смог бы поднять руку на того, кто так похож на Наита. Кукушонок, подброшенный в воронье гнездо, Тит никогда не ощущал себя чужим среди вальравнов. А теперь ощутил.

Крестьяне обрадуются ворону больше, чем ему. Даже если он спалит их дома дотла, они умрут с улыбками на губах. С улыбками, которые никогда не подарили бы Помойному лорду, предателю и осквернителю. Насколько проще было бы погибнуть в Багрянце и никогда не видеть того, что настанет после той жуткой ночи!

Вальравн сделал шаг вперед, еще один, и лунный свет обрисовал тонкие черты на бледном лице, округлые темно-зеленые глаза, кривоватую улыбку, скользнули по горбатому носу. Тит пытался заставить себя двигаться, но ничего не выходило. Он лишь дернулся, и меч предательски выскользнул из дрожащей руки. Вино, так долго просившееся наружу, потекло по штанинам. Ворон раздул ноздри и засмеялся.

– Как долго я ждал нашей встречи, Тит Дага. Так долго, что ты успел стать стариком, который ходит под себя. Жалкое зрелище.

Тит не мог с ним спорить. Помедлив, мужчина приблизился и, протянув руку, сдавил его горло.

Ветер зашуршал высокими стеблями, и в этом шорохе Титу почудилось собственное имя. Настоящее, от которого он так удачно бежал всю жизнь. Нащупав холодную рукоять короткого ножа, Тит сжал ее, как будто уверился в своей безопасности. Эта земля была ему чужой. И она об этом знала.

Тит вспомнил, как пробирался через Митрим и Совы много лет назад. Тогда он, голодный мальчишка, своровал курицу в соседней деревне и унес ее, кудахчущую, в ближайший лес. Жалкая, растрепанная птица отчаянно трепыхалась в руках. Ее глаза, прежде казавшиеся Титу глупыми, теперь были удивительно разумными. Курица хотела жить, а Тит хотел есть. Голод всегда побеждает, что ни говори. Теплая, живая птица. Нащупав тощую шею, Тит осторожно сдавил ее на пробу. Раз – и жизнь оборвется. Он видел, как обращалась с птицами кухарка Тина и то, как безжалостно она рубила головенки топором. Вряд ли птичья смерть могла ее растрогать.

Желудок сводило – тогда он, перемазанный сажей и копотью, бежал напрямик, плохо соображая от страха. После Титу удалось стащить штаны и рубаху, а в старую одежду завернуть камень и утопить на дне озера. Того самого, которое сейчас, покрытое туманом, застыло среди камышей. Курица бешено поводила глазом и хлопала крыльями. Раз – и все. Ну же! Тит облизнул губы. Почему поджечь дом оказалось проще, чем свернуть птичью шею? Там горели люди, а здесь – всего лишь жалкий комок перьев. Все равно убьют рано или поздно. Так почему бы ее жизнь не может достаться тому, кто в ней так нуждается?

Сейчас этой курицей был он сам. И шею его сдавливала не просто рука – возмездие.

Но возмездие не Норвола.

– Якоб, – прохрипел Тит, сам себе не веря. Якоб, распятый, всплыл в его памяти, как утопленник, и, покачиваясь на речных волнах, отправился вниз по течению. Якоб сгорел давно на погребальном костре. Наитов уничтожили. Но тогда кто же сейчас его душил? – Якоб.

Глаза ворона смотрели открыто, прямо, и страха в них не было – как и жалости. «У смерти твоей будут глаза зелены, как дикий сумрачный лес». Старая калахатская ведьма не ошиблась и тут. Плоть ее давно сгнила в земле, а кости пожелтели и проросли цветами, и все же она стояла рядом. И хохотала, в безумии раскрыв беззубый рот.

– Якоб, – снова прохрипел Тит. Так похож на отца: то же вытянутое бледное лицо и скошенный подбородок. Тот же росчерк бровей. Но сердце, без сомнения, не такое доброе, какое было у Норвола. Этот наверняка не знает жалости. Может, оно и к лучшему. – Якоб, послушай…

– Нет, – спокойно возразил ворон и скривил тонкие губы в усмешке. – Это ты меня послушай. Твоя дочь у нас. Схватил ее не я, но эта дева преклонит колени перед Дамадаром в Костяном замке. Ее жизнь в моих руках, как и твоя. Но я могу подарить ей милость, если ты исполнишь мое желание, старик.

Титу стало смешно. В самом деле, он свихнулся. Вино ли тому причина или холодный поцелуй ножа, упирающегося в живот, сказать Тит не мог. Рунд попалась. Этого следовало ожидать. Судьба петляла, порой причудливо и непредсказуемо, но вела к одному и тому же.

– Послушай, Якоб. – Тит мотнул головой, пытаясь отбросить мешающие глазам пряди волос. – Раз Рунд у тебя, следует знать, что…

– С остальными покончено, – отчитался подоспевший мужчина. Под мышкой он зажал какую-то большую круглую вещь, поразительно смахивающую на голову яграта. Только голову, лишенную глаз – отблески огня тонули в темных дырах. – Дамадар сказал не задерживаться. Пора домой.

– С удовольствием. – Якоб сдавил шею Тита, и тот снова вспомнил о курице. Тогда, отпуская ее на свободу, он думал, что когда-нибудь так же поступят и с ним. Смерть – это ведь тоже свобода, правда? Пусть она и не доблестная, в грязи и собственной моче, но все же. Свобода! – Я подарю милость твоей дочери, если ты окажешь мне ответную услугу, лорд Дага.

Окончание фразы Якоб произнес с издевкой. Но Тит все же улыбнулся ему в ответ.

– Мальчик мой, ты прости меня.