Вернувшиеся

В избе было довольно светло, но в ломаном, зыбком свете свечей лица людей казались скорбными, потемневшими, как лики на старых иконах.

В наступившей тишине было слышно, как молчалива ночь: ни плеска волн, ни сверчков, ни лая собак. Степан вспомнил, что пес Антипа пропал, а куры в его курятнике передохли – все это обнаружилось утром. Но тогда, в суете дня, он как-то позабыл об этом, а сейчас вспомнил. Лучше бы и не вспоминать, ведь это означало, что прошлой ночью в деревне побывало смертоносное существо, способное остановить бьющееся сердце, напугать и заставить бежать свирепого цепного пса и…

И убить. Почему-то в эту самую минуту Степан точно знал: нет больше Антипа, и надеяться нечего, и обманывать себя. Зря они решили дожидаться его возвращения. Как можно было сделать такую глупость? Если по округе бродит жадное до чужой крови существо, так зачем же они, как глупые куры, остались здесь ему на пропитание?

– Слышите? – прошептал Петр.

Степан хотел сказать, что за дверью тихо, но понял, что это не так. Он не слышал этого ушами – скорее, ощущал кожей, каким-то внутренним чувством. Снаружи было что-то. Или кто-то.

Оно тоже вслушивалось в ночь, открывало рот, высовывало язык и пробовало ночной воздух на вкус. Воздух был прогоркшим от боли, он пах смертью – и существо чувствовало человеческий страх, смаковало, перекатывало в зловонной пасти.

Тихий скрип – кто-то снаружи навалился на дверь, проверяя, прочно ли она закрыта. Анюта прижалась к Марфе, та обняла ее в вечной попытке матери защитить свое дитя. Дед и Степан поглядели друг на друга, и Степан шагнул к старику.

Петр на время остался в стороне ото всех, точно отделенный от остальных невидимой линией. Он сделал шаг к двери, сжимая в руке ружье, которое успел взять с лавки. Мясистое лицо было решительным, но все равно Степан видел, как сильно тот напуган.

Неслышно подойдя к двери, Петр припал к ней щекой, стараясь разобрать, есть ли кто на той стороне. Но все снова было тихо, и Степан спросил себя, не был ли скрип стоном рассохшегося дерева? Просто они готовились, ждали чего-то – вот и померещилось.

Степан осторожно перевел дыхание.

– Нет никого, – шепотом проговорил дед. – Напрасно переполошились.

И в тот миг, когда все уже собрались выдохнуть облегченно, когда с уст готовились сорваться слова про то, что у страха глаза велики, начался настоящий кошмар, которому суждено было перевернуть жизни всех, кто находился сейчас в доме.

Раздался оглушительный грохот, треск, напоминающий громовой раскат. Женщины закричали, Петр громко выругался, все пятеро людей, не рассуждая, сбились в кучу, ища поддержки один у другого, не понимая, что происходит.

– Что это? – дрожащим голосом еле слышно спросила Анюта.

Хотя уже было ясно что. Плотно закрытые ставни были сорваны с петель. Какой чудовищной силой нужно обладать, чтобы одним движением смахнуть их, словно ложку с обеденного стола?

Теперь в окно на перепуганных людей смотрела тьма – и то, что в ней находилось. Не прошло и минуты, как раздался звон, на пол посыпались осколки. Разбилось тонкое стекло, и вышитые Анютой занавески заколыхались от ветра, который снова усилился и теперь ворвался в дом, принеся с собой запах речной сырости.

Слишком сильный, острый запах – так пахнет лишь возле самой воды. Да не проточной, а стоячей, гнилой, затянутой зеленой тиной. Эти мысли пронеслись в голове у Степана так быстро, что он не успел до конца все осознать.

Свечи затрепетали на ветру, едва не погаснув. В открывшийся, оголенный оконный проем просунулась рука. Белая, как заячий пух, тонкая и изящная, как ивовая ветвь, обнаженная женская рука. Пошарив в воздухе, словно ощупывая пространство вокруг себя, она наткнулась на занавеску и сорвала ее. Ткань упала на пол, и теперь окно не было прикрыто даже слабым подобием заслона.

Степан задохнулся от жгучего, невыносимого ужаса.

Лобаста – вот что билось в его сознании. Не живая и не мертвая тварь, что выбралась с речного дна.