Вернувшиеся

22
18
20
22
24
26
28
30

– Нету больше Петюнюшки. Идолища его на речное дно утащили. С ними он теперь.

Марфа перестала смеяться и, не произнеся больше ни слова, снова уставилась невидящим взором в стену за спиной Степана.

Степан кое-как поднялся на ноги.

– Подошли, обступили с двух сторон, схватили, – глухо проговорила Анюта. – Он кричал, рвался, да куда там. Уволокли прочь.

– Так, может, Петр еще жив? – встрепенулся Степан. – Надо бы пойти…

– Не надо, – снова безжизненно отозвалась Марфа. – Шея у него хрустнула, как у куренка. Он уже мертвый был, когда его за порог тащили.

Пытаясь переварить, уместить в голове все, что услышал, Степан осознал, что нигде не видит деда, и сразу понял, что случилось.

Не зная ничего, все равно понял. Не разумом – сердцем. А поняв, не захотел ничего знать наверняка, не желал спрашивать. Ведь пока он не задал вопроса, пока не получил на него однозначного ответа, дед все еще оставался среди живых. От окончательности и бесповоротности потери, от бездны, в которую он скоро провалится, отделяли Степана всего несколько слов – и когда Анюта, запинаясь, произнесла их, он почти ненавидел ее. Любил, но при этом ненавидел. Не зря же в старину карали гонцов, которые приносили плохие вести.

– Дедушка как увидел, что она тебя об стену-то… Побежал к тебе, я и удержать не смогла. Только не добежал, побелел весь, захрипел, за грудь схватился…

Голос Анюты доносился как сквозь завесу дождя – издалека, невнятно. Степан слушал, а в ушах звучал другой голос.

«Ты особо не надейся… Сколько уж лет он землю топчет, пора и честь знать. Сердце у старика мягкое, дряблое, как гнилое яблоко, которые черви грызут. Не протянет долго», – говорил колдун Савва.

Словно пьяный, шагнул Степан к комнате, увидел распростертое на полу тело деда, повалился возле него на колени. Заплакал, прижимая к себе.

Люди говорят, нельзя мужчинам плакать, негоже, но дед по-другому учил. От телесной боли, конечно, не след реветь белугой, молча надо терпеть, а вот если болит душа, тогда ничего, можно. Если горе не вытечет, то загустеет, ляжет камнем поперек груди, не даст ни дышать, ни жить.

А жить было нужно. Кто, как не Степан, позаботится теперь об Анюте и ее матери? Антипа в живых точно нет – теперь уже никаких сомнений у Степана не оставалось. Он так и не знал, что это были за существа, разорившие деревню, погубившие в конечном счете и дедушку, но понимал: они приходили, чтобы убивать – и убивали.

Тут ему вспомнилось, как Петр говорил о Савве: наворожил, дескать, старый колдун, с нечистью речной знается, может напустить ее на человека.

Степан не был уверен, что Савва виновен во всем, ведь он лечил людей, даже и дедушку лечил, а наговорить на кого угодно можно: язык, как известно, без костей. Но если и мог кто-то знать, чем жители рыбацкой деревушки так прогневали Господа, что он навел на них этакую напасть, то только Савва. А коли знает, пусть скажет!

Спустя минуту Степан выходил из дома. Марфа так и осталась сидеть, потеряв всякий интерес к жизни. Как Анюта ни пыталась ее растолкать, расшевелить, молчала, не реагировала.

– Оставь, – проговорил Степан. – Отойдет она, придет в себя. Время нужно.

Узнав, что Степан идет к Савве, Анюта решительно собралась вместе с ним. Не то боялась оставаться в избе с покойником и потерявшейся где-то внутри себя матерью, не то за Степана боялась, не желала отпускать одного. А скорее всего, то и другое сразу.

Взявшись за руки, пересекли они двор, двинулись в сторону края деревни, туда, где одиноко жил Савва. Когда проходили мимо дома Никодима, Степан повернул голову и поглядел на него.