Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

22
18
20
22
24
26
28
30

Тьма внутри предстала пред нею, как резиновая подушка, в которую она упиралась снова и снова, мысли постоянно сбивались, возвращая ее в исходное состояние – и, к ее удивлению, в этом состоянии она себя не узнала. Навстречу поднялась какая-то пространственно-чужеродная муть, как будто она нащупала людей в полной темноте, наощупь, и даже услышала голоса, но слов разобрать не смогла. Сказать, что ее заметили, было бы неверно. Просто едва угадываемые сгустки темных сливающихся между собой образований в ее пространстве обращались не к ней, ее сознание натыкалось на них внутри себя, как на застарелые ноющие занозы, которые невозможно вытащить из-за наросшей сверху здоровой плоти. То, что там люди, едва угадывалось, и она их не знала – это были чужие и незнакомые люди. И эта странная мешанина ограничивала пространство внутри нее. Через это грязное пространство внутри себя она чувствовала тело, но наполнить его положительными эмоциями не получилось, как будто она на самом деле сидела в темнице.

– Это что за хрень? – испуганно вскинулась она.

– Сыны Царствия. И плевела – в печке огненной… И ни один вампир добровольно от этой жатвы не откажется. Во всяком случае, царю Экклезиасту, решившему исследовать природу вампиризма, вылечить себя от оного не удалось, – Дьявол театрально умилился, ударившись в воспоминания. – Что он только ни делал! И вином себя ублажал, и домов себе, любимому, понастроил, и каждую ночь – девственница… Вот только с ближним поделиться ума не хватило!

– Охренеть! – открытие оказалось не из приятных.

– Сказано Йесей: «Сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя – это сыны Царствия, а плевелы – сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы – суть Ангелы. Посему, как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов; тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их…» Маня, ты сейчас любуешься на свое поле, в котором проросло семя добрых сынов Царствия, которые праведники, и на себя лукавую плевелу, делающую беззакония. Осталось приблизить твою кончину, чтобы отправить в геенну огненную, но то ты своим упрямством решила испортить вампирам обедню. И кто ты после этого?

Много рассказывал Дьявол о нечисти, но каждый раз Манька открывал что-то новое, все меньше оставляющее ей места в этом враждебном мире. Ее душила бессильная ярость и обида, хотелось расплакаться – даже думать о себе правильно не могла, но эта ярость была лишь в сознании, а внутри нее она была грязь из-под ногтей вампира.

– А нахрена я таскаю осиновые колья, если зло во мне? – раздраженно спросила она. – Ими разве что себя убить. Один огород меня бросил, второй – смерти ищет, – подвела она итог своего безрадостного существования.

– Колья тебе нужны для защиты от живого вампира. И не огород тебя бросил, а черви житья не дают, сама по себе земля – безобидное хранилище информации.

– Но почему именно со мной такая беда приключилась?

– Сколько вампиров – столько проклятых, но другие не бунтуют. Их попросили – они самоустранились. Люди безропотно умирать на войну отправляются и не устраивают истерик, а это похуже судьба. Назови хоть одного, кто бы одобрил твой променад.

– Опять вернуться предлагаешь? Тогда мне действительно останется веревка и мыло – всю жизнь знаю наперед. А если вперед, то неизвестно, чем все закончится. Неужели нет ни одного человека, который бы смог побороть вампира или договориться с ним?

– Иуда… Он не только открыл вампира, но признался и раскаялся. Но чем ему отплатили? Его прокляли, имя стало нарицательным. Люди, как ты, хотят с нечистью жить в мире и согласии.

– Ну правильно, их же вампиры не трогают. Память на месте, железная темница не мучает. Они даже не поверят, что такое бывает, пока самих не проклянут, – с болью в сердце вздохнула Манька. – И большинству боятся нечего – пронесет. А проклятый, даже если захочет изменить судьбу, что он может? Ты ему ни одного шанса не оставил, —скупая слеза жалости к себе скатилась, оставляя на щеке мокрую дорожку.

Дьявол неопределенно пожал плечами, вылил в котелок остывший чай, зачерпнул снова, подул, отпив глоток.

– Везде, где есть вампиры, есть и они, связанные, обездоленные, брошенные в темницу. А среди них тот, который не признал поражение. Я не могу отнять у него надежду. И у тебя не отбирал, только помогаю осознать глубину и ширину трагедии. Ты смогла увидеть древних вампиров, а это уже начало избавления от вампира. Звездопад – чудесное явление, предшествующий его концу. Когда древние посыпались с небес, Сын Человеческий становится персоной нон-грата. Ты, вот, идешь и думаешь: ничего не происходит, все как прежде… А ведь сегодня ночью, когда заглянула в сердце и нашла обман, уже освободилась от вампира, как от наездника, ты уже не ослик со сломанным хребтом. Не объяснять же мне, в самом деле, когда человек умер, что ближний его был вампиром, и любовь у него нарисованная, и жизнь прожил не свою… Прощение не обещаю, но в Бездну пойдете рука об руку, как равные.

– Значит, надежда есть?

– Она всегда есть, но лучше вампиру на клык не попадать, – честно признал Дьявол.

– Ну, а если дошла, если встретились, что делать? Убить, так убийцей назовут, – с сомнением спросила Манька. – Я ведь и Бабу Ягу с Кикиморой случайно…

– Маня, если встретилась, втыкай осиновый кол, потому как, если уйдет, небо от заклятий покажется с овчинку! Это пока они не знают, что ты от железа избавляешься, списывают неудачи на обстоятельства, а когда поймут, что ты тому виной, тебе не позавидуешь! В страшном сне господину Упырееву не пришло бы в голову, что ты рискнешь сразиться с железом. Да он и не знает, что такое возможно, так уверовал в свое всесилие. Ты не первая, кому он его ковал, просто ты первая, кто его об этом попросил. Но во всем есть свои плюсы… Если бог объявляет тебе войну, значит макнули его лицом в грязь, и не бог уже, а проигравший! Со своей стороны, можешь считать себя героем.

Манька горько усмехнулась.