До официального крещения существовало два пути распространения христианства в ранней Руси – «сверху» и «снизу». «Сверху» – христианство воспринималось в княжеско-дружинной среде во время походов в Византию, русско-византийских переговоров. «Снизу» – христианство распространялось среди находившихся в христианских странах Центральной Европы и Византии русских купцов, их челяди, пленных русских, проданных рабов, а также «работающих» в Византии, которые имели там имущество[219]. Другим видом этого «низового» пути «стало прибытие на Русь христиан из европейских стран, в частности, скандинавов»[220].
Особое значение в этом контексте приобретает гипотеза о Рюрике – как первом христианском правителе Руси, «призванном», согласно летописям, в 862 г.[221] Несмотря на сохраняющиеся до сих пор сомнения в норманском происхождении основателя династии русских князей-рюриковичей[222], историческая достоверность «Сказания о призвании варягов» подтверждается целой группой археологических и лингвистических данных[223]. При этом Рюрик убедительно идентифицируется с фрисландским конунгом Р¸риком[224], что позволяет признать правомерной версию о принадлежности к христианству его самого и, возможно, какой-то части его сподвижников и дружины[225]. Древнейшим археологическим свидетельством, подтверждающим начало христианизации Руси в годы «призвания варягов», является находка так называемого фризского кувшина (с орнаментом из оловянной фольги в состав которого входит «мальтийский» крест) в одном из курганов ладожского могильника Плакун. Находки аналогичных сосудов в важнейших религиозных центрах того времени (Дорестад во Фрисландии, Лоршский монастырь в Германии и Бирка в Швеции) могут говорить об изготовлении их специально для нужд Церкви и миссионерской деятельности[226].
«Повесть временных лет» сообщает, что Рюрик «раздая мужемъ своимъ грады, овому Полотескъ, овому Ростовъ, другому Белоозеро. И по тем городомъ суть находници варязи, а перьвии насельницы в Новегороде словене, в Полотьски кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома; и теми всеми обладаше Рюрикъ»[227]. Приведенная летописная запись, как отмечает М. Б. Свердлов, свидетельствует о сохранении в исторической памяти преданий, отраженных в «Повести», лишь политической функции мероприятий Рюрика. Но эти меры имели также глубокое социально-экономическое содержание, поскольку, установив политическую власть над землями словен новгородских, полоцких кривичей, веси и мери, Рюрик стал держать под своим контролем интенсивно используемые торговые пути на Волгу, Западную Двину и Днепр. Летописное известие о раздаче Рюриком городов в управление «своим мужам», то есть старшим по положению членам своей дружины, указывает на начало формирования административно-территориальной системы, что нашло продолжение и развитие в институте посадников[228]. Впрочем, надо учитывать обобщающий и ретроспективный характер вышеизложенного летописного известия: в действительности Новгорода, Ростова и Белоозера в эпоху Рюрика не существовало; эти города появились лишь в Х столетии. Но летописец зафиксировал историческое предание о включении в северную раннегосударственную конфедерацию обширных земель Севера Восточной Европы[229].
Начиная с третьей четверти IX столетия – времени формирования северно-русского раннегосударственного образования во главе с князем Рюриком[230] – территория Восточной Европы становится зоной пересечения нескольких религиозно-культурных импульсов, что, прежде всего, было обусловлено активизацией Балтийско-Волжского торгового пути, соединившего Северную Европу с Арабским Востоком[231]. Становление пути, его развитие в эпоху Рюрика и дальнейшее функционирование было теснейшим образом связано с торговыми экспедициями скандинавов[232]. В византийских письменных источниках они стали фигурировать как «росы» – гребцы – передвигавшиеся по рекам Восточной Европы на гребных судах[233].
Торговля на «Восточном пути» не была отделена от религиозной жизни. Несомненно, что скандинавские купцы прибегали к помощи высших сил, стремясь защитить себя от опасностей и иметь удачу в торговых делах. Об этом ярко свидетельствуют графитти на куфических монетах, обращавшихся в Европе IX–X вв. В результате обследования дирхемов из шведских нумизматических коллекций на 820 из них были обнаружены рунические знаки или слова. Наиболее распространенным на монетах является слово «бог» в форме «Kuth», встреченное 1072 раза; имя Тора зафиксировано 36 раз[234]. Здесь стоит учесть и возможное сакральное значение денежных кладов, относящихся к исследуемому периоду и обнаруженных вблизи рек, входивших в систему Балтийско-Волжского пути. Не исключено, что в ряде случаев сокрытие серебряных монет в землю являлось формой жертвоприношения божествам[235].
Независимо от личной религиозной принадлежности участников военно-торговых отрядов, перемещавшихся по речным маршрутам, они уже в силу своей постоянной транзитной деятельности были носителями разнообразных сведений о духовной культуре европейских народов и государств. С другой стороны, те же торговые караваны, неоднократно бывая в мусульманских или частично исламизированных странах Прикаспийского бассейна, невольно становились носителями информации о мусульманской монотеистической религиозности. Конечным южным пунктом Великого Волжского пути была Хазария, контролировавшая выход с Волги в Каспийское море[236]. Торговая деятельность варягов на территории Хазарии могла способствовать распространению в их среде идеи монотеизма, так как значительная масса хазарского населения в Х в. исповедовала ислам, христианство и иудаизм[237].
Начало Х столетия характеризовалось серьезными изменениями в экономической сфере Балтийско-Волжского пути. С рубежа IX – Х вв. ввоз дирхемов в Восточную Европу увеличивается, по меньшей мере, в 2–2,5 раза[238]. Кроме того, меняется и общее направление волжской торговли, в которой ведущее значение приобретают серебряные монеты, чеканенные в Средней Азии. При этом центральным звеном торгового пути становится Волжская Булгария, где собственно речной маршрут смыкался с сухопутным караванным путем, пролегавшим через приуральские степи в среднеазиатские мусульманские государства[239]. Стоит отметить, что, как правило, восточные купцы дальше Булгара на Север не ездили, предпочитая пользоваться услугами местных русских и булгарских торговцев[240]. Уже с IX столетия началась исламизация Волжской Булгарии, а в 922 г. булгарский царь Алмуш утверждает ислам в качестве государственной религии[241].
Очевидно, что адекватность понимания христианского и мусульманского учения о едином Боге в среде торговцев на Волжском пути была весьма невысока. Да и вряд ли они обладали какими-либо подробными знаниями о сущности этих религий. Однако, даже самый примитивный уровень восприятия монотеизма – в качестве знаний о чужой вере, уже вносил хотя бы и незначительные изменения в мировоззренческую ситуацию как внутри самих торговых объединений, так и в среде населения, с которым они общались в пунктах остановок и торговли на берегах длинной речной магистрали. Эпоха Великого Волжского пути была в истории мировой цивилизации едва ли не самым редким периодом «всеохватывающей веротерпимости и межэтнической уживаемости коллективов, объединенных торговой необходимостью»[242].
Время Рюрика, а особенно наследников его власти – князей Олега и Игоря – было периодом активизации второго важнейшего водного пути – «из варяг в греки»[243]. По мнению Г. С. Лебедева, уже в 830-х – 860-х гг. наметилось разделение функций Волжской и Балтийско-Днепровской магистралей. Первая из них специализируется как торговый путь, вторая – как путь военно-политический[244]. Конечным южным пунктом Балтийско-Днепровско-Черноморского пути была христианская Византия. Таким образом, обе «речные дороги» становятся в Х в. путями трансляции монотеистических представлений. В религиозной истории Руси они сыграли не менее важную роль, чем в сфере ее социально-экономического и политического развития. Следует заметить, что речная сеть Восточной Европы послужила важнейшим структурным компонентом территориального обустройства «державы Рюриковичей». Именно реки являлись основными путями расселения, на их ключевых участках, в местах схождения речных систем возникали важнейшие города, водоразделы служили границами земель[245]. У наиболее сложных участков, в первую очередь связанных с восточной торговлей, у порогов, близ волоков, в местах раздвоения рек на рукава возникали укрепленные поселения, контролировавшие пути и обеспечивавшие их безопасность[246].
Функционирование водных путей имело для населения далеко идущие последствия, так как в зонах крупных торговых магистралей создавались предпосылки для более интенсивного социально-политического развития, нежели в сопредельных землях, подчас населенных тем же этносом. Сложившаяся магистраль обрастала сложной системой связанных с нею комплексов. Происходило ускорение социальной дифференциации, как всего общества, так и знати; ее перемещение к ключевым пунктам и сосредоточение в новых поселениях[247]. В этих «протогородах», характеризующихся высокой степенью социальной мобильности населения и процессами межэтнической интеграции, происходил не только обмен товарами и сырьевыми ресурсами, но и обмен всевозможной культурной информацией, в том числе и религиозного значения.
Первый центр такого типа – Ладога – возник еще в середине VIII в. на важнейшем участке Балтийско-Волжского пути, недалеко от устья Волхова. По основным характеристикам (отсутствие укреплений, размещение непосредственно у воды, полиэтничный состав жителей, ориентация на сезонную торговлю) Ладога сопоставима со скандинавскими виками (Бирка, Рибе, Хедебю) и торговыми городами западнославянских земель[248]. Показательна и ситуация на Волхове на участке от Ладоги до озера Ильмень. Поселения конца I тыс. н. э. располагаются не равномерно, а приурочены к наиболее сложным участкам водной магистрали – порогам и раздвоению Волхова на рукава. Определяющими чертами ранних поселений Поволховья являлась торговля и обслуживание водной магистрали[249].
Все главные и впоследствии столичные города домонгольской Руси разместились на берегах крупных рек или озер, что уже само по себе свидетельствует об ориентации населения на торговые контакты и участие в товарном обмене, а значит и в открытой системе коммуникаций.
Археологические разыскания последних десятилетий показывают, что многие крупнейшие и наиболее древние сгустки средневековых поселений на территории Северной Руси концентрируются именно вокруг озер, вблизи которых возникают и важнейшие городские центры. Это и Новгород у оз. Ильмень, и Ростов на оз. Неро, и Переславль-Залесский на оз. Плещеево, Белоозеро на Белом оз., Псков вблизи оз. Псковского и др. Данное явление было связано, с одной стороны, с природно-хозяйственными условиями: богатые пойменные луга, легкие и плодородные аллювиальные почвы, рыбные ресурсы. Другим фактором, по-видимому, было особое значение озер, как естественных соединений сложных речных систем. Из этих районов открывалась возможность движения в разных направлениях, по разным маршрутам, лежащим на удалении от основных участков[250].
Существенно и то, что в Северной Руси ряд городов, подобно Ладоге, возникают вне связи с сельской округой. Основным фактором их становления и развития стала торговля. Ярким примером является Белоозеро, основанное в середине Х столетия у истока р. Шексны (вытекающей из озера). При обращении к крупномасштабной карте хорошо заметно, что город существовал в определенном «вакууме» – вблизи него не было сельских поселений. К востоку от города на многие десятки километров тянулись леса и болота. Город запирал единственный вход в Белое озеро из речной системы Волги. Отсюда открывались водные пути во внутренние районы Белозерья и к трем важнейшим волокам – Славенскому, Ухтомскому и Бадожскому, которые вели на Северную Двину, Онегу и Онежское озеро[251]. Как отмечают Н. А. Макаров и С. Д. Захаров, «следует говорить об опережающем развитии города, сконцентрировавшего значительный экономический и людской потенциал и стимулировавшего колонизацию приозерных территорий»[252].
В свою очередь и сельские поселения, преимущественно размещались вблизи судоходных водоемов, что обеспечивало и микрорегиональные и более широкие общевосточноевропейские связи. Для территорий Центра и Севера Руси в Х – первой половине XIII в. характерен приречный тип заселения, расположение селищ на первых надпойменных террасах, группировка их в компактные гнезда, преобладание относительно крупных поселений. В конце XIII–XIV в. расселение распространяется на водоразделы, на смену компактным гнездам приходят локальные образования иного типа с более слабой пространственной связью между поселениями. Данные закономерности, впервые выявленные В. В. Седовым на материалах центральных районов Смоленской земли, подтвердились результатами детальных обследований таких территорий как Радонеж, Суздальское Ополье, Верхнее Полужье, Мстинско-Моложское междуречье, Изборская округа и Белозерье[253].
Как показал в своем исследовании Н. А. Макаров, главным стимулом для колонизации северных окраин Древней Руси в X–XI вв. (да и позднее) было не аграрное освоение этих земель, а открывавшиеся здесь широкие перспективы пушного промысла. При этом наблюдается выборочное занятие территорий, нацеленность населения на участки важные в системе водно-волоковых путей. Поселения, возникшие в конце ХXII вв. на водных артериях и волоках, обеспечили вовлечение в сферу древнерусской колонизации колоссальных территорий между водоразделом Волги и Сухоны, и Белым морем[254].
Также необходимо иметь ввиду и выявленную к настоящему времени систему расселения финно-угорских народностей Восточной Европы. Наиболее плотно освоенные районы тяготели, как правило, к побережьям рек, озер, заливов. На таких участках происходило формирование и развитие крупных этнических групп, складывались родоплеменные центры и племенные святилища[255].
На мой взгляд, выявленная социальная тенденция ярко свидетельствует о том, что раннее древнерусское общество было намного более открытым и потенциально готовым к культурным и религиозно-мировоззренческим переменам, чем общество времен Московской Руси.
Ранняя Русь жила в атмосфере открытости и расположенности значительных масс населения к межкультурным контактам. С известной долей гипотетичности можно предполагать, что племенная знать и отдельные социальные группы, наиболее активно участвовавшие в функционировании Днепровского и Волжского торговых путей, были знакомы с идей монотеизма и некоторыми элементами христианской и мусульманской религиозных традиций. Впрочем, это не обуславливало распространения соответствующих религиозных представлений в более широких слоях местного общества. В целом, период второй половины IX – середины X в. превратил древнерусский регион в область пересечения нескольких информационных потоков. В этой системе культурных коммуникаций заметное место должны были занимать и религиозно-идеологические компоненты.
Поход князя Олега по Днепру и его византийский поход, несомненно, способствовали ознакомлению славянских и финно-угорских воинов с элементами христианской веры. Причем имело место не только получение неких представлений, но и непосредственное визуальное знакомство с жизнью Византийской империи, где они видели каменные храмы и разнообразные предметы церковной культуры. Отношение к последней со стороны русского войска было агрессивно-разрушительное: согласно летописному известию, во время похода 907 г.: «Выиде Олег на брегъ, и воевати нача… и разбиша многи полаты, и пожгоша церкви»[256]. Однако сам факт непосредственного соприкосновения с новой культурной средой не может вызывать сомнения. Возвращаясь в Киев, Олег вез с собой «злато, и паволоки… и всякое узорочье»[257]. Эти вещи могли иметь на себе христианские надписи или символические изображения, и соответственно, выполнять христианизирующие функции.
ebooksa