Он решил пойти снизу и нашел следователя, который вел дело. Следователь сообщил ему, что архиереи ни в чем не виноваты, но он, следователь, является просто исполнителем и решение принимает Атарбеков.
Содействовать арестованным священникам пытались и другие советские руководители. Еще накануне с ходатайством об освобождении Митрофана высказалась местная комиссия по отделению церкви от государства. Ее председатель Загулин лично отправил резолюцию в ЧК[1248]. Ответа не последовало.
Тогда председатель церковной общины Дмитрий Пряхин решился лично пойти к Атарбекову. Его рассказ стоит привести целиком: «Пришел в ЧК и после долгой процедуры получил пропуск к Атарбекову. Он сидел у себя в кабинете, худой, бледнолицый, меднобородый, с воспаленными глазами. Я рассказал ему о цели своего визита, он слушал, не прерывая, и когда я кончил, спросил меня: “Уверены ли верующие в невиновности архиереев и ручаются ли они за то, что архиереи будут вести себя по-церковному и не будут вмешиваться в политику?” Я обрадовался такому спокойному тону и, конечно, поручился за архиереев. В ответ на это Атарбеков сказал, чтобы я принес ему письменное ходатайство. Я ушел от него вполне уверенный в том, что визит удался и скоро наши узники будут на свободе. При выходе из коридора я почти столкнулся с Владыкою Митрофаном. Его вел от следователя конвоир, оказавшийся славным малым и давший мне поговорить с Владыкой. Я рассказал Владыке о своем визите, о содержании беседы с Атарбековым. Выслушав, Владыка ответил: “Хлопочите, я чист и ни в чем не виноват, вы за меня краснеть не будете…”».
В тот же вечер на квартире отца Димитрия Стефановского было составлено письменное ходатайство в духе требований Атарбекова. Утром, окрыленный надеждой, Пряхин поспешил к Атарбекову. Тот, прочитав бумагу, вдруг спросил: «Почему ходатайство от церковно-приходского совета Успенского собора, а не от Союза религиозных общин?» Пряхин ответил, что готов принести любую другую бумагу. Атарбеков вдруг изменился в лице и закричал на Пряхина:
«Почему ваш Митрофан не вошел в Союз религиозных общин? А теперь ты цепляешься за этот союз… Вот что, друг, бери свою бумагу и уходи, и не попадайся мне на глаза. Если еще придешь, то я сначала расстреляю Митрофана, а потом тебя». Перепуганный Пряхин схватил бумагу и быстро вышел на улицу»[1249].
5 июля Киров и Атарбеков собрали в Зале Труда[1250] несколько сот активистов. Киров в ярких, но абстрактных формах рассказал о положении на фронтах (оно в эти дни было крайне тяжелым). Сменивший его на трибуне Атарбеков произнес совершенно безумную речь о разоблаченном им заговоре: «заговорщики хотели целиком отравить два полка и рабочий батальон, и полк особого отдела цианистым калием, взорвать всю технику и оружейные склады и отравить всех ответственных советских работников. У них было огромное количество цианистого калия». Затем он рассказал подробности, заключавшиеся в том, что у арестованного помощника коменданта гарнизона 22-летнего Александра Ивановича Иванова был обнаружен план крепости[1251].
Все присутствующие в зале, включая Кирова, знали, что цианид калия – яд мгновенного действия. Он парализует дыхательную систему, и человек умирает в течение нескольких секунд. Поэтому отравить больше одной жертвы, не вызывая подозрений, невозможно. Атарбеков был явно психически болен и представлял собой очевидную угрозу для любого слушавшего его человека, кроме, конечно, привезшего его в Астрахань Кирова.
На следующее утро заработали жернова репрессий.
6 июля архиепископ Митрофан и епископ Леонтий были расстреляны. Есть устойчивая версия, что в расстреле участвовал лично Атарбеков[1252].
Казни священников прошли и в селах. Летом 1919 года были расстреляны священники Николай Шмелев из Михайловки и Алексей Смирнов из Золотухи. Кузнецов был обвинен в том, что после занятия его села отрядами генерала Драценко он служил молебен белым, а Смирнов поплатился за свободомыслие. Когда его спросили, будет ли он служить при кадетах так же, как при большевиках, он ответил, что готов признать любую власть. Позже Смирнов пытался объяснить, что имел в виду свою лояльность к красным, но воспитанных Атарбековым особистов это не остановило[1253].
Были расстреляны и многие офицеры, пошедшие служить в Красную армию. Среди них оказались подъесаул Петр Аратовский и хорунжий Петр Болдырев, преподававшие красным курсантам. Эти казни и аресты других преподавателей парализовали подготовку красных командиров, и 5 июля строевые и классные занятия были прекращены.
Провокаторов Нирода и Арендаренко тоже расстреляли.
Но «железному Геворку» хотелось больше арестов и убийств.
В материалах дела об «июльском заговоре» содержатся записи о «причастности» к нему Михаила Свечникова – командующего XI Красной армией. Сам Свечников в это время был за пределами Астрахани, но его сослуживцы, включая начштаба XII армии Северина, командира Железного полка Тамаркина, начальника авиации Лебедева, были арестованы. Были арестованы командир взвода Петр Алешечкин (бывший подпоручик), командир пулеметного взвода Леонид Никифоров (бывший штабс-капитан), инструкторы Командных курсов Гедеон Алексеенко, командир пулеметного взвода Алексей Лобанов.
За Гедеона Алексеенко, который командовал полуротой курсантов во время подавления мартовского мятежа, ходатайствовали курсанты и его брат Вениамин – секретарь Ревтрибунала. Они резонно указывали, что Гедеон Васильевич был схвачен в ночь на 5 июля, спустя три дня после основной волны арестов, и в случае причастности к «заговору» давно бы скрылся. В ответ на это Атарбеков арестовал секретаря Ревтрибунала Вениамина Алексеенко[1254].
В подвалах Особого отдела начали практиковать пытки. Петра Болдырева подвергали избиениям, о чем вспоминал спустя годы его сослуживец Леонид Никифоров, тоже подвергнутый аресту. Весьма вероятно, что таким образом из красного командира в буквальном смысле слова выбивали показания на Мину Аристова, который рекомендовал Болдырева на командную должность в РККА и который был личным врагом Атарбекова.
Новая волна террора, накрывшая Астрахань, оказалась возможна исключительно благодаря тандему Атарбекова с Кировым. Письма о произволе ЧК, которые астраханцы писали в губком партии, пересылались Кирову, а тот передавал их лично Атарбекову без всякого намека на проверку. Бакинка Надежда Колесникова, ставшая во главе астраханской организации большевиков, вспоминала, как, получив одну такую коллективную бумагу, она передала ее Кирову, а тот позвонил Атарбкову, предложив тому «лично разобраться»[1255].
Краевед Александр Марков, детально погрузившийся в июльское дело, описывает, как «разбирался» Атарбеков – используя провокаторов и пытки на допросах.
Вместо некоего Елисеева был расстрелян ни в чем не повинный Лисичкин. Его даже не удосужились допросить.
«Особый отдел объяснил этот случай простой ошибкой». Между тем за такие «ошибки» в Астрахани еще в начале 1919 года, до приезда Кирова, расстреливали самих чекистов. Десятки людей, включая членов правящей партии, сидели месяцами в подвалах Особого отдела, и их никто не допрашивал. Одним из них стал доктор Аншелес, отказавшийся присоединить к санитарному поезду вагоны со взрывчаткой. Атарбеков отправил его в подвал и на допросах лично угрожал расстрелом.
ebooksa