Разговорный язык, мифология, суеверия, фантазмы и симптомы невротиков – все, таким образом, ведет к нашему бесконечному суждению, к уравнению, которое, похоже, предлагает простой ключ. Деньги – это испражнения, которые не пахнут –
Прежде чем идти дальше, мы можем сделать еще одно отступление в словенскую литературу, где вместо мифологических и архаических примеров прасловенского народа можем взять противоположный пример из авангарда 1920-х годов, известный «Конс 5» поэта Сречко Косовела, начинающийся стихом:
(
Косовел якобы получил вдохновение для своего стихотворения в рекламном анонсе, в частности в фермерском объявлении об удобрениях, объявлении, которое дословно провозглашало, что навоз имеет цену золота, то есть в анонсе, который продавал навоз за золото. Очевидно, это были еще героические пионерские времена маркетинга, без особо софистицированных методов и обманных маркетинговых приемов. Рекламный слоган «навоз – это золото» работает наивно, напрямую, свежо не столько в своем эффективном обращении к целевой популяции (словенскому крестьянству), сколько в первую очередь в том, как он несколько комично, без обиняков, в лоб заявляет, о чем собственно идет речь, – о том, чем сейчас занимаются в гораздо более завуалированной форме, то есть продают нам различные виды навоза под видом чистого золота. Основа маркетинга здесь высказана начистоту: превратить навоз в золото – реализованная мечта алхимии. Маркетинг достигает успеха там, где потерпели неудачи столетия алхимии. И Косовел, так же как и Фрейд, данное уравнение переиначивает, видит в нем логику переворачивания крайностей, видит противоположный глубинный смысл: золото – это навоз (и продолжает «0 = ∞, ∞ = 0»), видит, как каждая сущность приходит к себе лишь через свое противоположное определение.
Для скупца, таким образом, существует наивысший и главенствующий объект желания, один-единственный истинный объект, который не иллюзорен и поэтому стоит бесконечного напряжения. Поскольку тот предстает для него в виде золота, то иконоборческий Фрейд добавляет: истина золота – дерьмо. Золото – всего лишь предположение, иллюзия, мираж, прикрывающий свою настоящую природу, в частности то, что оно – выделение, отход, испражнение, зловонное ничтожество посреди блистательного богатства. И если маркетинг предпринимает попытки продолжать алхимию (то есть превращать навоз в золото), то позиция Фрейда – это именно позиция антиалхимика, человека, который успешно обращает золото в навоз.
Но это далеко не всё. Существует еще один шаг, который, видимо, предлагает ключ к этой истории, в частности, шаг, превращающий испражнения в золото. Испражнения – это первый подарок, говорит Фрейд, и первый настоящий объект обмена – обмена на что? Вспомним вышеупомянутую сцену на горшке, где на кону оказывается справление нужды согласно требованиям Другого, то есть во время и в месте Другого, не по собственному выбору и не для собственного удовольствия. Если субъект готов подстроиться, услужить требованию Другого, то он будет удостоен его одобрения и, не в последнюю очередь, любви. Если он удерживает и откладывает, если присваивает себе свободу, то он упрямый, непослушный и дерзкий, словом, хочет украсть свой кусочек удовольствия, увести его у Другого, похитить его, позволить его только себе одному и тем самым подвергнуть себя риску, что Другой заберет обратно свою любовь и симпатию и перейдет к каким-нибудь более строгим методам. Тем самым испражнения становятся залогом некоего обмена, который, как можно было бы сказать, и есть обмен кала на любовь. Деньги действительно, как говорят, не могут купить любовь, но похоже, что это может сделать кал. Так как это первый подарок, то у него есть необычная особенность: он может выступить эквивалентом, противовесом в некоем обмене, где на противоположном конце стоит любовь. Кал вместо любви – избыточный объект тем самым непосредственно наделен чудесным свойством, тем, что это невозможный эквивалент любви. И коль одно чудесное перевоплощение сперва обратило золото в навоз, то другая чудесная трансформация превратила его обратно, и не просто в золото, а в нечто еще более драгоценное, в невозможный эквивалент любви.
Таким образом, маленький субъект в той философской сцене – начале всей философии? – помещен в некое невозможное принудительное положение: либо ты делай то, что Другой от тебя ожидает, то есть дай подарок и тем самым вступи в диалектику любви и обмена; либо удержи и прибереги и тем самым шагни на путь накопления и скупости. Но и первая логика также нацелена на получение: в конце концов, подарок – это подарок в ожидании возмещения, пусть он и был сделан без какого-либо расчета: речь идет о возмещении с процентами. Другая логика желает получить прибыль, с удержанием для себя, на первый взгляд, без обмена и обращения, но, несмотря на это, с избытком, который образуется из неповиновения Другому, – кусочек удовольствия всегда уведен у Другого, незаметно украден у него (и поэтому, к слову сказать, скупец в дальнейшем старательно хранит свои сокровища для себя, скрывает их перед взглядом Другого, не хвастается ими). Так и при даре обмен всегда уже начат, Другой всегда включен в расчет. Один путь, следовательно, начинается с отдачи, другой – с взимания, и мы могли бы сказать, что здесь в миниатюре присутствует оппозиция, которая будет столь активно кружить в западной имажинерии и выступать как одна из ее великих лубочных картинок (
Анальность – это область дара, ответного дара, обмена, торговли. Объект, который суть залог этого, можно расширить, на его место могут вступить другие объекты, – и Фрейд в более позднем тексте «О смещении влечений, особенно в области анального эротизма» («Über Triebumsetzungen, insbesondere der Analerotik», 1917) [Freud 1970: 123–131] выстроил в виде цепочки ряд «испражнения – фаллос – ребенок – деньги». Один объект обменивается на другой, «
Тот факт, что Другой заполучает доминирующее положение в анальной стадии, происходит из парадоксальной структуры этой стадии, где залог – удовлетворение инстинкта, в котором речь идет об удовлетворении Другого.
Анальная стадия характеризуется тем, что субъект удовлетворяет свою потребность лишь для того, чтобы удовлетворить Другого. Его научили сдерживать свою потребность, чтобы обратить ее удовлетворение в повод удовлетворить Другого – его воспитателя. <…> Именно в анальных отношениях Другой как таковой господствует безоговорочно
Если, следовательно, в оральной стадии исходной точкой является потребность субъекта, потребность в еде, и отсюда потребность, которую он адресует Другому, у которого в руках есть ключ к ее удовлетворению (уже на этом наиболее простом уровне выдаются ростки драматической диалектики между потребностью, требованием и желанием), то в анальной фазе, напротив, отправным пунктом выступает требование Другого, воспитателя, требование чистоплотности и дисциплинирования функции дефекации. В этом требовании нет ничего естественного, наоборот, животное царство успешно процветает без этого. Требование опирается только на инстанцию Другого, который прибегая лишь к авторитету, который требует от субъекта дисциплины, субъект же должен подчиниться определенным ритуалам, научиться сдерживать свои естественные позывы лишь для того, чтобы Другой остался довольным. При оральной стадии Другой располагал объектом, который позволял удовлетворение субъекта, и удостаивал его им как чем-то, что было за гранью потребности и одновременным проявлением любви; при анальной же стадии, напротив, объект на стороне самого субъекта, который он должен дать в виде подарка и тем самым выразить свою любовь к Другому и заполучить его симпатию. Именно ради этого субъект поставлен в положение описанного выше невозможного выбора, где видно, что в обоих случаях Другой побеждает. Если субъект удерживает для себя, то оказывается ослепленным перед тем, что удовлетворение, о котором идет речь, есть удовлетворение Другого и что он таким образом должен при помощи удержанного подарка интериоризировать и Другого, перед которым он окажется в серьезном долгу касательно удовлетворения.
Для наших нужд мы могли бы сказать, что задача куда важнее: призвание психоанализа показать, как выйти из этого круга, разомкнуть круг
Избыточный объект не имеет истинного эквивалента, или же его эквивалент – это тот самый неуловимый избыток удовольствия. Человек отсекает всякое наслаждение, чтобы заполучить то удовольствие за гранью наслаждения, за гранью принципа наслаждения, единственное свойство которого – жажда большего. Скупец в деньгах нацелен на то, что в деньгах является большим чем деньги, в золоте – большим чем золото, то есть тем, чему невозможно найти эквивалент в деньгах, то, чего никакие деньги не могут купить, – именно поэтому гонка продолжается до бесконечности. Раз избыточный объект не имеет эквивалента, это лишь увеличивает желание скупца заполучить этот невозможный эквивалент. Мы видели, как можно эквивалент самого драгоценного избытка искать в самом низком объекте, – но лишь таким образом, чтобы уравнение не было решено. Мы никогда не можем просто сказать «деньги = кал». То, что позволяет работать уравнению и транссубстанциации, это, в конце концов, именно то «большее», поскольку не только в деньгах есть что-то большее чем деньги, но и в кале есть что-то большее чем кал, что, как мы видели, может как раз и быть эквивалентом любви.
То, что избыточный объект – это эквивалент любви, можно увидеть в почти всех историях про скрягу. Завязка и развязка почти всегда в конечном итоге основываются на обмене – девушка вместо сокровища. Все истории о скупцах – одновременно и истории о любви, они всегда ставят друг против друга скупость и любовь, одну против другой, измеряют одну при помощи другой, в процессе максимального расстояния и обмена. Простая разгадка всегда заключается в том, что избыточный объект может выступить как эквивалент того, что не имеет никакого эквивалента, а именно любви. Это проще всего осуществляется при помощи удвоения, которое напрямую помещает друг против друга обе эмблематические фигуры:
Любовь – это грань скупости в том непосредственном смысле, что скупец оказывается пойманным в петлю, когда хочет включить в свои расчеты еще и ее. Вероятно, он мог бы и дальше без помех экономить, если бы не сделал один лишний шаг, если бы его страсть, а в этом и есть суть страсти, не гнала его через все границы. Так не остается ничего другого, как, следуя противоположной стратегии, использовать саму страсть скряги в качестве орудия любви: у Плавта и Мольера дочери должны украсть отцовское богатство, чтобы заставить дать позволение на свадьбу с избранником их сердец. Если он хочет вернуть себе богатство, то должен выдать замуж дочь, заменить одно сокровище на другое.
Этот эквивалент выступает в буквальной и гораздо более обостренной форме в известной сцене, где Гарпагон неправильно понимает Валера, избранника своей дочери. Когда Валер говорит об Элизе, своей избраннице, Гарпагон все эти слова относит к шкатулке, он воспринимает их лишь в рамках, которые ему понятны и доступны, и все сходится. Говорить о сокровище, говорить о любви – эквивокация, которая кажется абсурдом и точным попаданием одновременно. Два желания, которые выглядят абсолютно противоположными, перекрещиваются, сталкиваются и смешиваются в некоем невозможном пересечении.
Гарпагон уверен, что Валер украл его шкатулку, Валера же интересует только дочь Гарпагона, с которой он втайне обвенчался. Когда он подвергается обвинениям в преступлении и краже, то уверен, что речь идет об Элизе, и я не могу не процитировать этот безумный диалог:
ebooksa