Солнце быстро смяло туман на гати, било косыми светлыми полотенцами сквозь вершинную хвою — желто вспыхнули стволы сосен, взыграл ярко-зеленый брусничник, патиной старого серебра засветились на высоких местах сухие мхи. Опахнула прохладу шумная белобокая сорока, громко зацокала где-то наверху невидимая белка.
Этот недальний звон, размягченный сыростью утренней тайги, расслабил Варю: дошли, наконец-то можно уже и не спешить, идет-то она к страшной людской беде. Только ли к людской, а ежели и к своей…
Стала часто попадаться спелая брусника, Варя обожгла ночную сухость во рту густым кисловатым соком. Хотелось этого сока еще и еще, и она все бросала и бросала горсти ягод в платок, концы которого заткнула за брючный ремень. Радовалась: сварят картоху, а потом кипяченую болотную воду сдобрят вот этой брусникой — славный морс выйдет!
Она собирала, «доила» упругие брусничные кустики в наклоне и потому видела лишь то, что оказывалось у ее ног. В какое-то мгновение пронзило страхом: внизу, в поле зрения, надвинулся ветхий, одерганный мужской сапог. Варя едва заставила себя выпрямиться и тут же обмерла в ужасе. У сосны к толстому стволу ее согнуто припадал человеческий скелет…
Варя переболела страхом еще ночью. Она тут же пришла в себя, не убежала — только отступила, вспомнив спасительные слова деда Савелия: мертвых бояться неча. Пугал лишь череп, все еще державший полуистлевшую фуражку, из-под которой торчал клок черных волос. Пугал и непривычный, невиданно-широкий оскал зубов, а еще черные провалы глазниц. На выпиравших ребрах висели клочья синей рубахи, а куски штанов держались на поясном ремне. Белоснежно белели большие коленные чашечки…
«Прости ему, Господи, прими его душу, возьми раба твоего во дворы своя», — вспомнила Варя слова матери, впервые торопливо перекрестилась и только после этого пошла обратно. Вспомнился рассказ бабки Анастасии, у которой ночевали перед Четь-конторкой: много белеет по тайге человеческих костей. От голода падают заблудившиеся, иных комар заживо заедает, а после сбегаются дружные муравьи и живенько пообчистят косточки…
Варя не помнила, как и растеряла из платка ягоду, ее ознобно трясло.
— Пойдем, Кольша, по холодку… Вставай, подкинь мешок!
Кольша недоумевал: хотели же картошку варить, какой это комар Варюху укусил. Хоть бы сухарик подкинула.
На всю остатнюю жизнь запомнила Варя этот день.
До спецпоселка ей выпало и еще одно потрясение.
Вдруг обозначило себя сыростью, кустами ивы, черемошника, осины низкое место близ дороги, и Варя быстро соединила: поселок-то уж, конечно, поставлен возле озера или речки, без воды-то как же!
Она свернула с дороги, повела Кольшу налево, скоро и впрямь увиделась крохотная речушка, заботливо припрятанная в заросший травой кочкарник. Проглянул светлый кружок песчаного дна, над ним тихо колыхались, показывая течение, яркие подводные травы…
Закричали жажда и голод.
— Кольша, варим картоху! — решительно махнула рукой Варя и начала снимать с себя мешок.
Ели без сухарей — опять же хорошего помаленьку…
Кончали завтракать, и Варя, вовсе не забывшись, в первый раз назвала своего связчика ласкательно:
— Нам с тобой, Коленька, коменданта или его причиндала не миновать. Еще раз прошу: шибко не выпяливайся, больше помалкивай — я буду калякать за двоих. И с вопросами о своих тоже первым не лезь — узнаю. Молчи и про Дмитрия Парилова. А теперь, дорогуша, отдохни, мне надо переодеться.
Варя вытащила из мешка розовую кофту, черную суконную юбку и чулки.
Ей не хотелось прогонять Кольшу от костерка, от мешка и она пошла по речке вверх — захватило желание вымыться до пояса где-то в укромном месте. Варя не заметила, как потеряла речку в высокой осоке. Пошли мочажины, вода текла где-то под мхами. Она едва не угодила в «окно» между кочками. Раздвинула осоку — трава уже по-осеннему побурела, стала квелой, в глаза бросилось что-то белое. Тотчас хлестнуло воспоминание о скелете. Осторожно открыла глаза — нет, береста палая. А вроде и не береста. Вон что это… На дне мочажинки лежала бумага. «Батюшки, — зыбнуло сердце у Вари, — да это же письма!» Ну вот, недаром дед Савелий печаловался: увезли мужиков и как в воду они канули. Были и не были. Никаких вестей родне.