Чулымские повести

22
18
20
22
24
26
28
30

Присмотрелась: так и есть! Треугольники из тетрадных листов уже пораскисли, на некоторых, правда, еще можно было разобрать надписи химическим карандашом.

Варя встряхнула головой, разные мысли полнили голову. Захватывала тоска: это же почта, как она тут оказалась? Погиб почтальон, но дорога-то рядом, нашли бы человека, нашли бы и письма… И вдруг, как ударом, память вынесла слова Ананьева. Варя пожаловалась Соне на Митю: писала ему, писала, а от него ни ответа, ни привета. Никита Николаевич — он еще не ушел домой, грустно просветил: он доподлинно знает, что письма из мест ссылки не пропускают. Почему… Не надо, чтобы неслись из Нарыма, из этого вот Причулымья вопли гибнущих с голоду людей — зачем?! Классовый враг рассылает дезинформацию, клевещет: пресечь немедля!

Варя вернулась немного назад, положила одежду, выломала палку и осторожно выловила из воды вялые треугольники, присела на кочку и стала перебирать их, искать фамилии отправителей, кому адресовались письма. Треугольник Мити оказался предпоследним. С трудом разобрала Варя фамилию Бузаихи, что сухари-то сготовила. Да, именно Бузаихе и должен писать Митя — так сговорились когда-то. Варя развернула распадавшийся листок и сумела прочитать лишь несколько слов и дату написания: «5 мая 1932 года».

Жив, жив Митя!

Но тут же сгасла радость, и уже навязчивая, мучительная опаска заслонила ее: май, июнь, июль, теперь август, считай, прошел — дотянул ли Митя, жив ли? Пугалась Варя, металась в разбежливых мыслях: храни его, Боже…

Ее вывел из оцепенения крик Кольши. Она пошла на крик.

— Ты что, заблудилась?

— Вот и заблудилась. Искала, где побольше воды, где она почище. Закружилась… Хорошего места не нашла — везде топко, болотина такая, что и не подступись. Ты ступай к дороге, а я скоренько.

Она вымылась там, где брали воду для картошки, где сполоснулся Кольша. Неспешно переоделась и предстала принаряженной, главное в юбке. Только теперь Кольша особо выделил толстую Варину косу, увидел выпиравшую из-под кофточки грудь, заметил игривый завиток русых волос на нежной коже виска. Она повернулась, задорно блеснула глазами, огладила ладонями полные бедра.

— Ну как девка…

— Дак, обрядная — красивая… Хороша!

Кольша смотрел на Варю открыто влюбленными глазами.

Варя махнула рукой.

— По-ошли!

14.

Лес впереди стал как бы опадать, редеть, шире и выше открывалось небо, а дорога поднималась, высвечивалась крупным желтоватым песком.

— Ну вот… — Варя остановилась. — Вот и край дороги нашей, и край людской беды. Дошли! Чуток охолонем.

Поселок показался разом. На большой круговой поляне, в синем опоясье тайги, там и тут меченной черными обгорелыми деревьями, они увидели несколько рубленых бараков с необрезанными углами, поставленными некогда в спешке, в охряпку. Что-то и позже не хватило насельникам времени или охоты обрезать длинные выходы бревен — сейчас на них, на досягаемой высоте болтались изорванные пальто, штаны, рубахи и какое-то другое, уже неузнаваемое тряпье.

Бросилось в глаза то, что бараки не крыты, концы скрюченной бересты и желтые чахлые травы, будто карнизы свешивались с верхних венцов. Среди этой травы чернели закопченные железные ведра вместо труб. Два или три барака оказались заколоченными, страшили черные провалы окон с серыми скелетами скошенных и изломанных рам.

— Вот это и есть спецпоселок Гарь, и встречают нас, Коленька, первыми кресты…

Кольша повернул голову — справа в жидкой бледной траве, что нехотя поднялась из песка, кучно толпились большие и малые, но одинаково плохо тесаные, а то и вовсе не тесаные кресты и крестики.