Чулымские повести

22
18
20
22
24
26
28
30

— Одних племянников старшего брата Ивана тут пятеро.

— Вот и спасай!

— Все же я дойду с Варей до поселка, вызнаю.

— Конешно, сходи. Только там, в поселке, на глаза коменданту не лезь, не торопись с этим. Ну, до встречи!

Ананьев быстро вышел. Кольша так напомнил ему когда-то умершего сына. Еще вчера заглянул через забор к учительнице — чуть не обомлел — Евгений виденьем… Того же возраста, только сын-то был сутуловат, а этот… крестьян сутулых не бывает!

Еще и стадо не трубило в деревне, еще туман не рассеялся, как Соня повела их на берег Чулыма. Она подошла к маленькой, опрокинутой вверх дном лодочке, перевернула ее, спустила на воду и постращала:

— Вот в этой утлой пироге Харон и перевезет вас на берег скорби…

— Перевезет ли…

Варя испугалась. Она никогда не плавала на лодках, а тут легкая долбленая скорлупка. И на такой плавают?!

— Это так называемый остяцкий обласок.[34] Да вы не бойтесь, ребята. Я на Оби выросла, с пяти лет на этих обласках. Только сидеть тихо, за борты не хватайтесь. Да вы у меня, как в гнездышке!

Они плыли в тумане — густая прежде пелена его редела, беззвучно опадала, сеялась в тяжелую утреннюю воду сырой моросью. Постукивало легкое весло о борт обласка, бегуче журчала вода за неширокой кормой… Варя в страхе не знала, сколько они и плыли. И только когда нос обласка с легким шорохом коснулся песка, она наконец-то облегченно вздохнула, с ее лица спала напряженность.

Над ними нависло крутоярье, глинистый, как ножом срезанный берег был тут часто изрыт черными норками стрижей. Кольша очнулся от оцепенения первым — сидел в носу обласка, вскочил на песок, вытащил Варин мешок, свою котомку, подал Варе руку. Опираясь на весло, сошла на сырой приплесок Соня, подтянула посудину повыше.

Поднялись наверх к густому тальнику. Солнце уже продиралось сквозь туман, на берегу он почти рассеялся, и росная трава радужно сверкала, искристо осыпалась под яр.

Оказывается, загруженный обласок сильно снесло течением, Соня вела Варю и Кольшу береговой тропкой к взвозу, откуда и начиналась дорога на гарь.

У взвоза на четырех кольях держался небольшой навес от дождя из скошенного, давно почерневшего сена. Тут остановились, присели «на дорожку», и Соня тихо советовала:

— Договорились, Варенька: мои двери всегда для тебя открыты. Как же не помочь, жениха ради терпишь. Ну, как в хорошем романе! Выстрадала ты своего Митю. И, как сойдетесь — свейте гнездышко где-нибудь в тихом углу. Сейчас, какое ни есть счастье, прятать надо. Похоже, не любят у нас счастливых… Ладно, Коля вон застоялся. Я вам котелок с картошкой в мешок положила — сгодится тебе с Митей посудина — дороги ваши еще долги.

— Век забыть не смогу! — Варя прильнула к худенькому плечику Сони. — Есть же добрые люди на свете.

— Добром мир держится! — улыбнулась Соня и опять смахнула с лица светлое крылышко волос. — Ну-ну… Не смотри так, это вековечные мудрости!

12.

Шли страшным местом.

Лишь назавтра узнается, что за долгий еще световой день они прошли только двенадцать-пятнадцать километров. Но какие это были километры! На этих километрах, как расскажут после, сходили с ума. Признаемся — это те, кто уже был изможден голодом, потрясен потерей близких, кем овладело черное, беспросветное отчаяние.