Вроде бы умяли лошади снег, а дорога-то была убродной, и шагалось тяжело. К тому натягивала руку веревка больших санок с вилами, топором и деревянной лопатой. Александру вначале позлила эта ее усталось, а потом, уже жалеючи себя, она принялась жаловаться далекому сейчас мужу.
Давно она ему жалуется. Два уж года учится вот так, наедине, говорить сама с собой, а чаще с Матвеем. И теперь вот продолжался все тот же нескончаемый уже разговор с близким ей человеком.
Мало, совсем мало осталось сена в лугах…
По заведенному порядку осенью хозяйские стога стаскивались или подвозились с кошенины к Чулыму или Оби и артельно приплавлялись к поселку на спаренных лодках. Ну, а уж с домашнего-то берега к дворам сено перебиралось как-то само собой.
Так бы случилось и в этот раз, да Васиньчук все переиначил.
В сентябре вместе с другими отправил ее по Чулыму скатывать лес в воду, что обсыхал с весны на ярах и речных плесах. Очень просил директор поехать, приказывать он не мог: дети у нее малые. Ну, когда отправлял Васиньчук, конечно, обнадежил: даст после лошадь, без сена она не останется зимой. Ладно! Раз в людях нехватка, если позарез надо — оставила на досмотр Верке ребят, Милку, котомку за плечи — ждите! Вернулась через полмесяца. Настудилась в холодной осенней воде, оборвалась, последние сапоги сгноила… Пришла в контору: товарищ директор, дай коня, скоро полетят белые мухи, а сена на дворе ни клока… Сочувственно покивал головой Васиньчук, пальцами похрустел: не могу, подожди… А занемог он и надолго вот отчего. Когда на Чулыме была, явился зачем-то в поселок Чугойгу и с известным намерением, приставать начал. Он, может, и приезжал-то больше из-за нее, так думал, что в тайге, где любопытных глаз поменьше, сговорчивей будет Александра. Не уговорил… И вот теперь ходи Лучинина, кланяйся попусту. Ну, зимка выпала! Ладно, что от прошлого года в соседях было сено — взаем давала. Вернули, кормила, последние дни выкручивалась подачками. А теперь вот сама в упряжке и Сережку морозит.
Едва свернули с дороги, снег мягко, охотно по самый пояс принял. Александра в ватных брюках, а их плотно голяшки пимов облегали, потянула брод к стогу.
Нахохлившись, склонив голову, Сережка стоял на дороге. Был он смешон и жалок в большой отцовской шапке, из-под которой выглядывал серый полушалок, закрывающий лоб, уши и подбородок.
Александра оглянулась, ее кольнула забота о коленках сына. Шубейка короткая, все трое штанов надел, да что байковы штанишонки — мороз-то нос перехватывает и сушит. Ой, не ознобил бы ноги!
— Погрейся, сынок, хватай лопату. И пусть тебе Валет подсоблят. Эй, Валет!
Желтая лайка с загнутым хвостом умно поглядывала на молодого хозяина, будто и в самом деле готовилась помочь.
Сережка сбросил шубенки,[43] непослушными пальцами отвязал от санок лопату и медленно пошел следом за матерью. Потом он окапывал стог, а мать рубила палки в березовом колке — колок стоял рядом.
Они разогрелись, у Сережки даже пот проступил на носу. Вся в снегу Александра привязала палки вдоль и поперек санок, теперь на решетку можно было накладывать сено.
— Как же мы вытянем?
— А очень просто, сынок. Обозлимся и вывезем. Я по волоку еще пройдусь лопатой, а ты берись за вилы.
Четыре раза частями подтягивали они к дороге сено и только после этого окончательно уложили его на санки.
— Может, закусишь, а Серьга? — напомнила Александра сыну.
Он повеселел, вытащил из кармана ломоть и принялся грызть его, радуясь особенному вкусу побелевшего, мороженого хлеба.
Пожадничала Александра — малой меры она ни в чем не знала, возок становился все тяжелей, и все чаще приходилось перекидывать веревку с плеча на плечо.
«Только бы не зашлись у него коленки», — опять испугалась она, заметив, что влажные прежде штаны Сережки над голяшками пимов замерзли и вздулись пузырями: забыл снег-то смахивать, когда возился у стога.
ebooksa