— Не смей! — подняла свой здоровенный в рукавице кулак Александра. — Я тебе кто… Равные мы тут с тобой, одна рабсила! Эх, ты фрау из Лоскутовой Гривы…
Эрна прямыми, негнущимися ногами поплелась к курилке, а Александра зашагала в другую сторону, к самому берегу Оби, к тарному складу.
Невольно опять поднялась жалость к немке. Тут свои коренные, ко всему вроде притерпевшиеся, из сил выбиваются, а этим, саратовским, и вовсе худо. Мужиков нет, одни бабы, подростки и старики — да что говорить… У Эрны дети малые…
Женщины заканчивали складывать горбыль в новый штабель.
— Фу ты ну ты брови гнуты… — уперла в бока руки Верка Спирина. — Те же и первая краса Чулыма… Ты, Шурья, чево по ночам рыскаешь? Соскучилась или за коротьем на дровишки? А знаешь ли ты, как по закону военного времени жалуют за наше, народное… Ладно, бери, в смене Баюшева это можно. Илья не из дураков, помнит, что печи-то топить надо…
Присели в затишке у стены склада. Верка — маленькая, круглая, в мужской шапке и ватных штанах сыпала смехом: два дня не видела соседку, а тут на тебе, сама притопала!
Она сняла шапку, вытерла распаренное лицо и уже серьезно спросила:
— Правда, ты зачем, Шурья?
— К Спириной на поклон.
— Ты поклонишься, жди…
— Ступай домой, а утром за меня заступишь. За сеном завтра махну.
— Работать вторую смену кряду… Да ты, баба, сшалела! А на ком за сеном-то. Одра дадут, выпросила?
— Догонят да еще дадут…
— Значит, на своих-двоих… И будет это для тебя третья смена подряд. Ну, Шурья… Ладно, молчу, бегу посыпохивать. Мой обед в курилке, у самой двери. Сумка брезентова, знаешь. Хлеб после отдашь. Дружба дружбой, а кусочек-то врозь. — Верка встала, поддернула узкие, в обтяжку, штаны. — Значит, не дал тебе Васиньчук конягу. Говорила я тебе: прижми сопатку у гордости, как-нибудь придакни ему. Ты что, или забыла: губа толще — брюхо тоньше. На гордых да на спесивых знаешь чево возят…
Александра глухо рассмеялась.
— И сено, Верочка, возят. Спасибо тебе, что отозвалась.
Со Спириной в паре работала Аксинья Карпушева — подстать Александре рослая, еще не старая женщина. До недавнего тоже ходила в той силе, что любому мужику на зависть. А с зимы начала сдавать Аксинья. Уже поздней осенью — шугу по Оби несло, работала на реке, лес с плашкоута подводила к стальным шипам бревнотаски. Вырвался как-то багор, и ухнула баба в ледяную воду. Вытащили ее, пока до дому бежала — оледенела вся на ветру. Вот с тех пор и не выправилась еще Аксинья. Ей бы работу, которая в тепле, да где такая работа? А дома трое сыновей у вдовы, муж еще до войны помер…
Показалась луна, высветила высокую стену сарая и женщин. Лицо Карпушевой было схоже с лицом немки — такое же страшное от усталости. И так же темные, страдальческие глаза смотрели на мягкий свет дальних фонарей, будто видели в нем что-то свое, особенное.
Александре стало жалко и Аксинью.
— Сын пишет? — спросила она, хотя знала, что Карпушева получила недавно письмо от старшего. Спросила так, чтобы радостью погреть женщину.
ebooksa