В кабинете нагрето и от света просторно. Стекла сдвоенных окон западной стороны, казалось, совсем растопились в напорном потоке солнечных лучей.
Васиньчук все в том же зеленом костюме военного покроя крутанул ручкой телефона — дал отбой, и долгим взглядом посмотрел на Лучинину.
— Каким это ветром? Гляжу, что-то обдуло тебя…
Она и вправду похудела за последний месяц. Резко означились у женщины крепкие скулы, еще больше выступил четкий рисунок ярких полных губ, только подбородок не опал, и ямочка на нем по-прежнему смотрелась весело. Главная перемена виделась в глазах Александры. В них навсегда, видно, поселилась и уже постоянно проступала та особенная грусть, которая, однако, делала взгляд женщины еще более значимым, еще более зовущим и привлекательным.
Она стояла у дверей совсем другая, нежели зимой. Васиньчук невольно вспомнил ее приход в феврале: длиннополый, задубевший от мороза полушубок, большие растоптанные пимы с кожаными запятниками, лохматые рукавицы из собачины и темные, с ознобной синевой щеки.
В тех редких их встречах на заводских путях, наедине директор держался с Александрой по-свойски, будто между ними все еще теплилась невинная близость их давней, давней дружбы. Странно, но и теперь Васиньчук чувствовал некую тайную зависимость, тайную власть Лучининой над ним, и потому старался говорить с ней откровенно — он ждал, что она оценит это.
— Садись! Что ты такая? Я ж не кусаюсь.
Неожиданно для себя Александра присела у дверей.
Высокий, плотный директор торопливо ходил за столом и жадно поглядывал на женщину: хороша, как хороша…
Она сидела вся облитая солнцем. Чистая, еще не заношенная фуфайка не уродовала ее. С лица Александры спала зимняя чернота и, уже тронутое легким весенним загаром оно выглядело особенно красивым. Васиньчук едва губ не кусал, вспоминая, как грубо когда-то оттолкнул он ее от себя, как оскорбил той, неожиданной для нее изменой.
— Опять меня костерить? Давай, выкладывай!
Она невольно улыбнулась: директор легонько мял правое ухо — давняя и знакомая его привычка.
— Рабочий всегда прав! — заговорила Александра и тут же испугалась этих своих слов, она не знала, откуда они взялись у нее. — Мы работаем сдельно… Так вот, рамщиков, да и нас просили поднажать. Мы за февральский простой план сделали, вытянули заводу цифру… Баюшев прямо говорил: каждой на руки по полторы сотни, а Марценюк взял, да и выписал, как в другие разы. По семьдесят за полмесяца — не согласны! Может, сделать так: горбыль лежит весь на виду, замерить ево — дело плевое. Ну и как-нибудь наряд сами выпишем, расценку мы знаем. А что! Грамотешка какая-никакая есть.
Васиньчук ерошил свои тусклые русые волосы, опять привычно щурил глаза.
— Так, вы что же, вы хотите получить наравне с рамщиками? Они как-никак бревна на распиловочных столах ворочают.
— Мы свое хотим получить.
— Слушай, тебя кто послал? Спирина! Любит горланить, лишенка…
— Верку не пристегивай… Уж если на то пошло, так загорбок у нее трещит, как и у всех. А в правах голоса она еще до войны восстановлена — это помни. И то помни, что муж ее, тоже лишенец, голову в боях сложил. И за вас с Марценюком тоже. — В Александре поднималось зло. — Совесть-то у вас есть? Да о чем я толкую! Зачем она вам, совесть, с ней же хлопотно…
Васиньчук подошел к столу, уперся пальцами в стопу бумаг.
— Ты что, Александра, несешь! Ни я, ни Марценюк ваших денег себе не взяли. Посидела бы ты на моем месте. Думаешь, тут легко?!
ebooksa