Александра давно знала, что значили слова Кисляцского. Согласись она с Николаем, только кивни головой, и рамщики тотчас остановят распиловку. Причину, причину они найдут, и мастер Марценюк — этот зануда, не придерется. Скажем, крепление подвижной рамы пилы поджать надо, да и метелкой помахать самая пора — гляди, опять завалились опилками. Короче, передых для Лучининой и Прудниковой: шпалы нет и горбыля нет!
Александра прикрывала рукой лицо, нарочно весело через тугие опилочные струи кидала Канарееву ходячие в те годы словечки:
— Женщина в колхозе — большая сила! Жми на басы, Вася, деревня близко!
На вагонетку, по ее углам ровными тонкими свечами торчали четыре высокие слеги, они грузили сегодня горбыля больше обычного. Больше пилили шпалы рамщики, а потом на «черной бирже» мужики распочали табарок сухонького, вешней выкатки леса, и вот третий день горбыль идет облегченный — красота! Да, помнят о женском дне табаровщики, помнят про Александру с Прудниковой, про Аксинью Карпушеву, Верку Спирину и Афанасию Лютову — выполнится норма за восьмое марта!
Выкатили из цеха вагонетку, ударила в лицо слепящая голубизна неба и битое крошево солнца, что разбросалось в лужице у эстакады. У переводной стрелки узкоколейки стояла Эрна Ляуб и широко улыбалась, тянула сухоту желтой кожи по остро выпиравшим костям лица.
— Фрилинг, Эрна!!
Немка поймала веселый взгляд Александры, поняла-таки искаженное в произношении слово, радостно закивала:
— Вэсна-а…
Вагонетка тяжело завихляла, запостукивала на стыках рельс. В напряжении, припадая к вагонетке, Прудникова кричала Александре:
— Че язык-то по чужому ломаешь?
— Серьга слово из школы принес, а мне втемяшилось. Вместе робим, может, приятно Эрне свое-то от нас услышать. Хоть следочек от радости, а и тем баба погрелась.
— Так, так! — охотно согласилась Прудникова, удивляясь мыслям Александры и жалея напарницу. У самой душа донельзя утеснена: письма от мужика нет, а немку ей веселить надо.
В конце смены, когда они разгружали последнюю вагонетку в конце «белой биржи», неожиданно объявился Баюшев. В своей поношенной черной фуфайке и смазанных сапогах вывернул он откуда-то из-за высоких, плотно уложенных клеток шпал, по развалу горбыля поднялся на эстакаду и весело поздравил с наступающим праздником.
— Садись-ка, Мария, отдохни, дай мне малость размяться. Ага, отдышись.
Прудникова с теплой благодарностью посмотрела на мастера.
— Верно, Афанасьевич, задышалась совсем. Ну, наше дело таковско: вой не вой, а погоняй не стой!
Баюшев работал неспешно, но горбыль держал цепко и кидал его в штабель расчетливо: ровно тот прилегал один к одному.
К цеху пустую вагонетку толкала одна Прудникова.
Александра и мастер шагали по эстакаде следом, Баюшев с устатку сильно горбатил спину.
— Где сразу, что ты, Лучинина! Только с третьева захода и умаслил Васиньчука. — Илья Афанасьевич подергал желтыми усами и выпрямился. — Посулился, выпишет он немкам и картох, и капусты. А кончите севодня работу — шпарьте прямиком в контору. А затем, что получите дополнительные талоны на хлеб. Да, только женщинам к празднику. Сколько… Дневную норму — восемьсот грамм. Хватит?
ebooksa