Женщина, видно, вспомнила, что перед ней тоже мать голодных детей. Дрожащими руками она медленно приняла селезней, и в ее страдальческих глазах открыто заблестели благодарные слезы.
— Ну, ты… Не надо, чево там… — готовая сама расплакаться, Александра ринулась с копани, радуясь за немку: славно накормит она сегодня свою ребятню!
Она подошла к бараку, в котором жила Карпушева, не входя в ограду, кликнула подругу.
Аксинья вышла на крыльцо.
— Дома я, дома. Сеть даве на крыльце с ребятишками перебирала, большую воду нынче сулят. Ваня вон обласок конопатит… Ну, спасибо за утицу. Какая ты у нас, Санечка. Чево добудешь на охоте — все по соседям…
— Так, не куплено, не плачено.
— Заходи, чаем напою!
— После, после…
Домой шла вяло, едва не спотыкалась. Вспомнилось: давно бы зайти к Аксинье, малым дитём припасть к ее груди и пожаловаться, поплакаться, опять душу измученную облегчить. «Все-то человек легкостей себе ищет!» — нашлась сейчас с укором Александра и неожиданно рассмеялась тем нехорошим смехом, который частенько теперь прорывался у нее. Как-то она заметила этот беспричинный, как бы чужой, смех и задумалась: «Может, не я, не во мне, может это тот черный, что всегда за левым плечом, похохатывает…»
Да, давно бы ей к Карпушевой. Умела та поднять в человеке душевное равновесие. Ну, пусть и беда, и не отвел ты ее… Так, прими со смирением привратность судьбы, не впадай в отчаяние, не распадайся нутром — грешно! Да ты благодари Бога, что эта беда не самая большая, не последняя… «Постой, да ведь ты намеренно обегала Аксинью в последние дни, — вспомнила Александра. — Такой уж грязной да падшей себя сочла, что и на глаза-то боялась показаться Карпушевой после той ночи с Васиньчуком… Потому все больше с Прудниковой и ходила в смену…»
Вдруг неудержимо потянуло к Верке. Так потянуло, что и в свою половину барака не зашла.
Александра не поссорилась со Спириной после того вечера, хотя на другой-то день и порывалась с ругней к соседке. Так и хотелось прокричать позднюю обиду: сводня такая! Это ты, ты ко греху подвела! Но вовремя остановила себя Александра. Ее ж никто силом не тащил к столу, а чего на дыбы не поднялась, когда Васиньчук загасил лампу. С пьяну, за ребятишек испугалась: одни останутся… А что! Второй это у нее прогул и очень даже могут отправить ее на полгода, как Васиньчук в суд подаст. Одну принудиловку она уже отработала. Двадцать пять процентов от месячных прибылей уже брали у нее полгода.
…Мотю провожала на фронт. Район большой, таежный — добирайся мужики и парни до военкомата на своих двоих, а в Томск-то призывников отправлять всех скопом. Заводские вовремя прибыли к комиссару. И отпросился Матвей — пока других ждали, у лейтенанта. А после сказал: нехорошо, конечно, прогул делать, а только и нас понять надо. Может, последний раз я с дорогой женой. Да, Саша, судом определят тебе вычеты из зарплаты. Не горюй! Много с тебя, жена, будет еще разных вычетов… Напросились они в райцентре к какой-то бабке в боковушку — это были их прощальные сутки…
Загнал ее в угол Васиньчук… Запросто: ей срок, а сыновей в детдом… А и пусть! Срок — это же в конце концов работа. А когда, какое и мужское дело ее пугало! Есть кое-что и пострашнее тюрьмы…
Верка сидела у окна и читала. Бросила на стол книжку и только теперь, кажется, увидела, что соседка с хорошей добычей.
— Мяса-то сколько-о… С ружьем ты свою ограду пробежала, неуж так соскучилась? Падай на лавку!
В бараке у Спириной бедно и чисто. Александра медленно, будто впервые, оглядела высокие беленые стены, не кухонный, а другой пристенный стол, покрытый красной филейной скатертью, угольник с бумажными цветами, довоенный плакат кинорекламы на передней стене, высокую кровать, застеленную теплым чистым одеялом с пестрым лоскутным верхом…
Дарила дружбой Александра Верку за ее простую открытую душу, за веселый нрав, за скорую отзывчивость во всем житейском. А с недавних-то пор и благодарно зауважала: ни намеком, ни даже взглядом не напомнила соседка о том вечере, о застолье с начальствующими мужиками — щадила Александру, так как давно, видно, поняла и приняла женскую судьбину: как порой ни убегай от мужчины-ловца, он все равно рано или поздно настигнет и возьмет свое, разбередит жарким обладанием. На счастье, на горе ли — это уж другой вопрос.
— Ты все ума набираешься?
— Надо, Шурья, надо! — рассеянно улыбнулась Спирина, встряхивая своей маленькой светлой головкой. — Людей на земле много, живут по-разному — интересно все ж знать.
ebooksa