Андрей помнит, насмотрелся уже на всякие базарчики и толкучки. И там, на освобожденной от немцев земле, и на Урале, где он первый раз лежал в госпитале. И, конечно, на свои, сибирские, купли-продажи он тоже насмотрелся. По этим, своим-то, мыкался с матерью еще и до фронта. Бывало, зимой… клятая холодина, а ты тащись с санками за многие версты в райцентр. И ладно, как привезешь оттуда мешок картошки или пудовочку муки. Никогда не забыть одну такую ходку: ознобился, после целых две недели с черным, коростенным лицом от людей прятался…
Он почти не сходил с поезда, не хотел излишне трудить раненую ногу. А тут стоянку проводник объявил долгой, да и осточертело уж томиться в спертой духоте битком набитого вагона. Так что не удержался, осторожно вывалил на перрон.
Тишина и вешняя благость была разлита над этой маленькой станцией. Шли еще срединные дни апреля, еще снег там и тут лежал, но уже заметно подвинулась с юга весна и точила, и рушила белые зимние тверди.
Вечерело. Деревянный, крашенный в желтое вокзальчик, беленый пакгауз и круглая, обшитая тесом водокачка — все затягивалось влажной розовой сумеречью. Сосновый подрост за железнодорожной линией и частый ельник за станционным поселком просыпались от зимней дремы — густо, свежо зеленели и робко, но уже отдавали миру свое пахучее дневное тепло.
В мятой шапке, в короткой, не по росту шинели, в тяжелых растоптанных сапогах, припадая на калеченую ногу, Андрей подбился к базарчику — базарчик шумел сразу же за вокзалом, их только и разделяла узкая аллея из молоденьких стройных тополей.
Солдаты, что после остановки поезда ринулись раскупать съестное, уже отхлынули, теперь у прилавков народу толкалось мало, и Андрей сразу увидел тощего лицом старика с пухлым мешком самосада.
— Не хвалишь зелье, отец…
Старик как-то разом выступил из своего широкого коробового тулупа с высоким стоячим воротом. Отозвался почти весело:
— А ты, служивый, спробуй. Поглянется — тожно и кумекай: брать не брать. Вот и газеточка, завертывай!
Андрей наклонился над мешком, в нос крепко и волнительно шибануло. Он взял щепоть теплого табака, быстро скрутил цигарку и сладостно затянулся.
— Я, конешно, не куряшшай… — тянул слова старик, — а другие мужики одобряют даже очень. Хоша, что сказать: обыкновенный у меня самосад-самодур-самокроша…
— На зажигалку махнем, а? Сыпани! Гляди, немецкая, с набором. И камушек запасной отдам. Два, три камушка!
— Дейсвоват? — Старик деловито через мешок потянулся к Андрею.
— А то-о! Да ей только бензин в нутро — смотри!
Старик пожевал темными губами, легонько покивал синюшному язычку огня и, похоже, обрадованно забрал зажигалку. Повертел на ладони, сдвинул на затылок мохнатую баранью шапку.
— Скажи ты на милость… Что за немец такой! Мастеровой — этова не отнять. Тут, надысь, один солдатик же кардион продавал — весь блескучий! Дивовался я, дивовался — дотронуться аж страшно. Вот и зажигалочка-мигалочка. Хошь не хошь, а кидатся в глаза.
— Ты бы, отец, финку у меня посмотрел… — забывшись, по-мальчишески похвастал Андрей. — Глянешь на ручку — закачайся!
— Значит, дивидентов у тебя нету-ка… — мягко вздохнул старик. — Ладно уж! Со спичками в деревне худо, чуть што и бежишь к соседу за горячим угольком. Давай кремешки запасом, а бензин племянница достанет, она баба пробивна на всякую горючку. Ты, парень, домой?
— Домой с третьей ногой…
— Счастливая твоя матерь! — старик улыбнулся и подобрел. — Да сыпь ты боле, не из тех я барыг, чтобы гайкать из-за щепотки табаку. Ково что, а меня нужда, нехватки семейны гонят сюда, за прилавок.
ebooksa