— А вот возьму, да и просплю. Я так засну… Прощай!
Она торопилась. Хорошо, что сыновей нет в бараке — играйте, играйте на воле, ребятки… Быстро ощипала и сварила двух селезней: давненько Сережка с Бориской мяска не пробовали, дня на два хватит им супа…
Сама есть не стала, теперь это было уже незачем.
У стола остановилась, напряглась что-то вспомнить. Вот-вот, нельзя, чтобы дом без хозяина. Быстро достала из ящика резную рамку с фотографией и повесила ее на старое место. Взглянуть на мужа она не посмела, боялась его.
Почему-то сбоку ударил слепящий блеск зеркала. В наклонном желтоватом стекле двумя черными проранами проступили незнакомые, странно отрешенные глаза. Широким взмахом руки Александра перечеркнула то, что теплело в зеркале как человеческое лицо — кончено!
Гляди-и… Как знала, все, все домашнее заведомо управила! Бельишко свое и ребячье выстирано и накатано, побелила еще к маю, пол вчера даже выскоблила. Завтра тут деньги будут нужны. Есть деньги, в ящике лежат, Сережка знает. А хорошо она взяла за Милкино мясо. Подкопить бы еще маленько и опять покупай нетель…
Отсюда, с высокого крыльца, все широко открывалось, все далеко виделось. И луговое раздолье между светлых, рваных пятен озер, и неровная синева сосновых лесов на излуке Чулыма, и мягко тронутое зарей небо у горизонта… Коротко вспомнился прошедший день, и вдруг с тихим удивлением узналось, что ходила она сегодня также и прощаться за поселок. Много там чистых свидетелей ее жизни, и всем, всем отданы были нынче благодарные поклоны. Знакомым луговым полянам, озерам и старым деревьям у их берегов…
И с подругами она попрощалась — хорошо!
В огород, к стайке и маленькому сарайчику, что прилепился к ней, ходили через узенькую калитку из ограды. Внизу штакетин калитки поперечиной досочка ребром на земле стояла — одно лето соседские куры навадились к огуречным грядкам…
Только на какое-то мгновенье прервалась ее решимость здесь, у калитки. Будто кто-то окликнул ее, будто и не один голос позвал ее куда-то назад. Она перешагнула ту избитую носками сапог досочку, переступила ту грань, за которой человек уже, кажется, не принадлежит себе, когда он весь отдастся во власть черной неодолимой силы, она и влечет его к страшному завершению.
Матвей часто в этом сарайчике занимался своим, мужским. По летам столярничал, обувку чинил, к той же охоте готовил ружейный припас.
Он хороший, спокойный, Мотя. Живой, по-живому и сделает. Такому вдоветь долго не дадут солдатки. Только бы новая жена оказалась жалостливой, не обижала мужниных детей…
Будут ли помнить ее Сережка с Бориской? Старший уж большенький, на вырасте, считай. Наголодовался, сердцем отзывчив, после поймет и простит мать.
Ну, что же… Поди, не посмеют после… Бояркин и Васиньчук трепать языками ее имя и не коснется Матвея позор жены. Разом и навсегда она освободит его от грязи своих грехов. И на сыновей не перейдет эта грязь. Нет больше ее, порочной, для мужа, для детей, для всех женщин поселка, и нет, наконец, для самой Жизни. Нет Жизни без чистоты, все нечистое в ней только до срока, до отведенной грани. Обозначилась ее черта.
Торопит, торопит та черная сила…
Знакомо было Александре в сарайчике, памятно. Верстак, широкая лавка под низким оконцем, а дощатый пол она и тут вымыть успела.
Зачем пришла сюда? Почистить ружье надо после охоты. Патронташ, гильзы — это к окошку, в деревянный ящичек. Шомпол, масло… Пробочку от флакона бы не потерять… А ведь и они, люди, будут думать, как же это у нее патрон с пулей в ружье оказался. Ничего странного: голодные медведи поднялись из берлог и вольно шастают. В прошлом-то году весной же у самого поселка корову задрали. Шла с охоты и на всякий случай заложила пулечку. А уж все остальное — да и не заряженное ружье по поверью раз в десять лет стреляет. Нет, не должны ее заподозрить, никому и в голову не придет, что решила себя намеренно. С чего бы ей? На славе Лучинина в поселке — катки придумала, мужа из госпиталя ждет. Гляди, вот — вот он нагрянет с пассажирским пароходом. Матвей, вот и для твоей Александры война отлила пулю…
Она уже взвела курок, уже ружье дулом на себя потянула, как вдруг качнулся мир глухой, казалось, тишины, и сквозь тяжелую черную наволочь помраченного сознания прорвался к ней громкий ищущий крик:
— Ма-ма-а!!!
Словно огневым ожогом обдал мать этот сыновий зов, и тотчас ответно спасительным ужасом, все закричало в ней: как могла, на что решилась! Оставить детей сиротами?! Грех-от какой, Господи-и…
ebooksa