Андрей не жалел зажигалки. Был бы табак, а курачей с огнем в вагоне полным-полно. Прихрамывая, отошел от старика, привалился к тополю, облегчил раненую ногу. И так стоять, курить бы ему неспешно да глазеть на тех же шустрых весенних воробьев… Но тут высокий, визгливый женский крик откачнул его от тополя.
Что-то такое схватил и сжал внутри до боли этот женский протяжный крик в сознании парня. Метнулся взглядом Андрей к прилавку — суматошно, гамузно там, под навесом. Толстая баба с красным разъяренным лицом уже обегала гомонивших торговцев, а впереди ее, сгорбившись, криво вскидывая ногами, саженял какой-то оборванный, грязный мужик.
— Держи-и! — размахивая руками, вопила баба.
Мужичонка заметался. Над разбитыми грубыми ботинками последнего размера под его короткими суконными штанами болтались грязные вязки длинных кальсон. Правой рукой он хватался за пазуху, что-то он там поддерживал…
— Карау-у-ул!
Ослепленный страхом, бедолага мчался к поезду.
Андрей со смешанным чувством любопытства и жалости глядел на него и не сразу увидел, откуда тут, в тополевой аллее, появился армейский старшина. Одним прыжком старшина перехватил вора, в мгновенье привалил его к стене заколоченного киоска и замолотил головой по доскам. Пойманный взвыл тонким жалобным криком.
— Га-адина ты такая… Су-ука траченая!!!
Старшина задыхался от злобы, свирепел. Крепкие пальцы рук его сжимались вокруг синюшной шеи мужика. Тот еще дергался, еще вскидывал большим темным кадыком…
Андрей не выдержал. Что-то глубинное, возмущенное подхватило его к киоску, и, не давая себе отчета, он рванул старшину за плечи. Тот явно не ожидал нападения, видно, ослабил руки, мужик вырвался и травленым зайцем метнулся за вокзал. Дикие, побелевшие глаза полоснули по лицу Андрея.
— Свои-их… Погоны рвать…
Старшина хакнул и мгновенно вскинул руки.
Вовсе не удар в скулу, а боль в правой ноге обожгла, разом оглушила Андрея. Теряя сознание от этой боли, он подкошенно повалился на грязную корочку льда — льдисто, скользко было тут, за киоском.
Что-то большое, черное взметнулось над Андреем. И отдаленно, глухо услышал он чей-то встревоженный и ласковый голос:
— Да вы что, ребятушки. Да рази так-то можно, а?!
Сознание вернулось. Андрея осторожно поднимал пожилой железнодорожник в длиннополой черной шинели.
Старшина стоял у киоска со страшным, перекошенным лицом, верхнее веко его правого глаза часто дергалось в нервном тике. Он был почему-то без шапки, и Андрей тотчас увидел ранение драчливого фронтовика: довольно широкий шрам, что начинался от виска, опоясывал его голову, кажется, до самого затылка. Черные волосы старшины еще не отросли, шрам сейчас резко взбугрился и пугал своей темной краснотой.
А железнодорожник добрым, почти плачущим голосом, выговаривал:
— Мало вам на фронте досталось — свой своего… И не стыдно, а?
Андрей виновато заморгал, железнодорожник утишился, совсем уж жалобил: