Они не знали и не торопились узнать, как будут попадать на далекий лесной кордон. Долго молчали, притихшие и растерянные. Здесь, именно здесь, в этом особом молчании окончательно поняли солдаты, что кончился для них кошмар фронта, кончились нелегкие госпитальные дни, наконец, кончилось и то шумное солдатское окружение в поезде, которое составляло продолжение все той же, теперь уже вспоминаемой войны. Да, позади полная зависимость от жестких приказов командиров, от госпитальных врачей и лечебного режима, зависимость от службы железнодорожного пути — все, они свободны!!! Но именно эта, только что обретенная свобода, как раз она особо и угнетала. Теперь своя голова на плечах, теперь вы, мальчики, сами с усами. Отныне каждый раз в любом серьезном деле сообразуйтесь с собственным благоразумием, выверяйте необходимость поступков всеми там обстоятельствами мирной тыловой жизни.
Степан глядел в высокое станционное окно. На улице за низенькой штакетной оградой оживали под густым вешним солнцем старые сосны, сладко дремала поникшая у коновязи, запряженная в розвальни лошадь, ветер задирал в санях примятое золото ржаной соломы, рябил синеву воды в большой желтоватой луже, по краям которой прыгали шумные, наконец-то отогревшиеся воробьи.
Они пришли в себя, разом насторожились после того, как услышали близкий треск грузовика. В этом сильно знакомом треске было что-то от фронта, от разноголосого языка множества разных машин войны, и солдаты разом опомнились, обрели собранность, готовность действовать и подчиняться.
— Что, гвардии сержант… — Степан испытующе посмотрел на обретенного приятеля. — Возвращаемся, как говаривали в старину, в первобытное состояние. Да… Но нутром-то мы всегда будем солдаты — хорошие солдаты! Короче, Андрей, держись бодрей! Итак, вспомним для начала ту народную истину, что под лежачий камень вода не бежит… Степан порывисто встал, прищелкнул каблуками своих мягких хромовых сапог. — Ты сиди, сержант, понянчи свою ножку, а я в разведку. Вдруг да какая попутная!
Андрей едва успел свернуть цигарку, как приятель вернулся.
— Будто по заказу в нашу сторону драндулет! Сиди, сиди, Андрюха. Пока там разгрузят, пока нагрузят — подождать велено. А подождем, подождем, мы ж человеки негордые. Ты знаешь, я шоферу сахаришку пообещал — сходу мужик руки поднял!
— Везучий ты…
Они прождали около часа. Когда пришли к железнодорожному пакгаузу, молоденький шофер уже завел свою полуторку и теперь обходил машину, зло пинал сапогами лысые покрышки колес. Качая головой в промасленной шапке, ворчал:
— Не знаю, как моя тачка. Дорога ж совсем упала. А потом, упреждаю мужики: далеко-то я вас не прокачу. — И он назвал деревню.
— А вам дальше, небось?
Степан кивнул.
— Дальше.
— Эвона… Ну, как хотите. Лезьте в кузов, за ящиками места хватит. Я соломы побольше набросал — сойдет там! — Шофер пригляделся к Андрею. — Извини, браток, в кабине орсовский начальник. Совсем без ноги, тоже фронтовик.
— Сколь ни прокатимся, а все вперед, все ближе к дому! — бодро успокаивал Степан и сам себя, и Андрея, когда они тряслись по раскисшей дороге. — Выше нос, сержант! Пулечки над нами не свистят, мин на дороге нет — терпимо-о…
— Вполне! — ухмылялся Андрей.
В названную шофером деревеньку они приехали еще засветло. Степан отдал шоферу сахар, коротко поблагодарил и, вот что значит разведчик, повыспросил у того же шофера буквально обо всем: кто начальствует в деревне, ходят ли сейчас по тракту обозы, а если ходят, то где тут постой для ямщиков. После сахара шофер оказался разговорчивым, на все ответил самым обстоятельным образом.
— Дак, у бабки Соловьихи тут ночлежна. Вон там, елова лапа-то над воротами. Раз лапа — ночь в полночь заходи — примут!
Солдаты вызвали настоящий переполох в этой маленькой деревеньке, плотно окруженной зеленым сосняком. Вдруг будто бы по сговору, кажется, все наличные живые души высыпали на единственную улочку. Кучками и одиночно стояли у разбитых ворот, у распахнутых калиток старики, старухи, бабы, девки и, уж конечно, вездесущая ребятня. Удивление, радость, открытая тоска, мрачная зависть и невольные слезы — все мешалось в распахнутых людских глазах.
Медленно, повинно шагали Степан и Андрей в конец деревеньки. Вон они, девки, кой-как одетые, кой-как обутые, измученные тяжелой мужской работой. Стоят с жадными, пристальными глазами, шепчутся, силятся зазывно улыбаться. Да… Глазки-то строить за войну разучились…
Андрея вдруг захватила какая-то новая, глубинная боль. Ах вы, девочки-припевочки… Знать, много повыбивало женишков ваших. Как это девчонка в вагоне пела? Села — это уж за Омском, в поезд, оттаяла в кругу шумных солдат — чаем ее напоили, накормили досыта, словами заласкали… С плачем в глазах и голосе выкрикивала страшную частушку:
ebooksa