Соловьиха заплакала.
— Соколик, сердешной… да куда мне столько… Сам-от, сам-от как же?
— А я завтра дома! — радостно ширкал ладонями Степан.
— Гляди-и… — покачала головой старуха. — А как отец-мать голодные?
— Мои сыты-сытехоньки! — махнул рукой Степан.
Едва парни закурили, как с улицы громко постучали в наличник окна.
— Сержант, на вылет! — вскричал Степан и подхватил вещмешок Андрея. — Экой ты расторопный… Включай, включай скорость!
У ворот старенький, ветхий старичок пошумел на ребят:
— Давайте, давайте, служивые. Лошади застоялись.
На дороге у лошадей Степан едва не присел от смеха.
— Вот это иноходцы! И верно, застоялись аргамаки… Удила рвут! Ну, Андрюха, полетим по столбовой!
Худущие, вислозадые лошади стояли, опустив головы, так безучастно, так понуро, что и Андрей махнул рукой.
Старичок, видимо, осерчал, обиделся.
— Нам овса-то сколько дают. Хрен да еще маленько! Вы, благородья, на первую цельтесь. Вторая, Пятилетка, с грузом, а я уж на последнем коньке.
Солдаты не заметили, откуда появилась эта девушка возле лошадей. Наверное, из дома, что напротив. Она была в новом черненом полушубке, в узких ватных штанах под грубой синей юбкой, валенки на ней тоже новые, с галошами.
Невысокая, легкая, она придирчиво оглядела парней, не смутилась, сбивши на бок мужскую шапку, спросила с вызывным озорством:
— Прогоны платим, а?
— Горячей любовью! — тотчас нашелся Степан и тут же укоризненно потянул слова. — Это с защитников-то Отечества, с кавалеров войны, с победителей… Стыдно, фроляйнен!
— Ладно уж, садитесь, победители! — милостиво разрешила девушка и опустила густо опушенные ресницами зеленоватые глаза.
— Ты чо там, Стеша, ты чо мешкашь?! — подал тонкий свой голосок старик с третьих саней. — Трогай!