— Соколики… Сразу двух Бог послал!
Соловьиха, будто заведенная, заходила, зашаркала большими босыми ступнями по избе. На просьбу так и не ответила, охала, выкладывала свое:
— А мои, мои-то кровные… — вскидывая худые руки, старуха наступала на Степана. — Охти мне! Старик помер, всему двору поруха. Дожила до стыдобы — кормлюсь ноне постоем. Пошли, пошли, мила-ай…
И она потащила Степана в передний угол.
В окна дома дуло, штукатуренные стены были давно не белены, в углах висели опавшие нити паутины, щелявый, затоптанный, давно не мытый пол лоснился.
Сбросив шапку, Андрей сидел у порога и с грустью присматривался к Соловьихе. Вот уж и верно, что старость не в радость. Особенно вот такая, одинокая. Да не тронулась, не задичала ли хозяйка от этого одиночества? А что — постояльцев тут не густо, кто приехал, переспал ночь и дальше…
С какой-то горячечной поспешностью Соловьиха наговаривала Степану:
— Вот карточка, давня, довоенна — тут они ребятишечки еще. Все трое там, на брани. Двух-то соколиков уж нет — прострелены, пали… Письмо давеча от Петюшки принесли. Читала суседка, да память-то у меня дырява. Чти-ка сызнова, не обманула ли старуху суседка, может, что не так. Чти, как писано!
Степан стал услужливо читать. Петр писал «дорогой маме», что все у него хорошо, что получил новый орден, что присвоено ему звание капитана и что скоро, скоро домой…
— Так и заявлят, что домой? — дотошничала Соловьиха.
— Так и пишет, ей-ей! — твердо ответил Степан и бережно вернул мятый фронтовой треугольник.
— Дай-то Бог, дай-то Бог! — широко закрестилась старуха в передний угол, где висела большая темная икона. Потом она долго стояла в каком-то оцепенении и, наконец, вспомнила: — Вас бригадир, однако, послал, Евдокимыч. Ночуйте, плошшадей у меня хватат — большая семья размешшалась.
Степан, конечно, помнил о дороге, спросил, нет ли кого с тракта в деревне.
— Погоди-ка, — Соловьиха вскинула персты к темени. — Да как нет! Частенько у нас съезжи-переезжи. Постой, а какой нынче день? Гли-ко… Я ж совсем забываться стала. Дак, сёдни не у меня, а у Трубиных какие-то чулымски ночевали — так суседка сказывала. Сказывала, что в обрат собираются, подсохнет к вечеру дорога и поворотят. Беги-ка ты, паря, к Трубиным, сам и вызнай. А вон лисвенка-то в ограде высокая, к лисвенке правь!
Степан уже нахлобучивал шапку. Сверкнул глазами, ухватился за дверную скобу.
— Промедленье — смерти подобно!
Он прибежал скоро и блажно закричал с порога:
— Едем! Везучий я, Андрей, а?! Ну, Одесса-мама…
«Что-то очень уж ты везучий… — суеверно, почти испуганно подумал Андрей. — Чур-чур!»
Они, однако, еще успели выпить чаю. Скоренько подогрели самовар, пригласили Соловьиху к столу и накормили ее. Собравшись уходить, Степан выложил на стол остатнюю у него в вещмешке еду.
ebooksa