— Извини, батя. Это вот Андрей. Наш, чулымский, тоже правит до дому. Не предупредил я вас… Да так уж вышло. Сперва подрались, а после, как видишь, и сошлись. Мама, да ты раздета! Пошли, пошли в дом.
— Лукьян я, а по уваженью к родителю — Константинович, — уже возле калитки лесник коротко, дружески прижал к себе Андрея. — Помахались кулаками, значит… Гоже, гоже! Для начала оно и лучше, что пошшупали друг дружку, характер показали. Так-то крепче сцепится дружба. Заходи Андрей — палаты у меня просторные, хватит местов и сидячих, и лежачих…
Зашли в ограду — просторную, чисто прибранную. В широких сенях тоже оказалось прибрано, хозяйская управа виделась и в избе с большой русской печью в правом углу от дверей.
— А я слышу, выстрелы ударили… — обивая шапкой снег с сапог, шумел Лукьян. — Ково, думаю, несет, Половникова разве. Кинулся к окну — ба-ба-ба-а… Спасибо, сынок, за телеграмму. На отшибе мы тут, не сразу, но известились, через третьи руки, да получили стафет…
— Подфартило, мы с обозниками. Дня я не указал, когда приеду. Попадать-то сюда — не вот трамвай подкатил.
Лукьян махнул рукой.
— Н-но! Выехал, сообщил и — хорош! Та-ак, сымайте, сымайте шинелки. Прасковья, привечай гостя!
Пока солдаты раздевались, мать Степана успела достать с печи две пары старых валенок.
— Наденьте, ребятки, в теплых катанках-то ноге угодно, радостно.
— Прасковья! А вода в рукомойнике есть? — шумно носился по избе Лукьян. — Давай, давай, ребяты, мойтесь, эка вы употели. Да и то — убродиной шли.
Подавая полотенце, Прасковья опять припала к сыну, оглядела и осторожно дотронулась до твердого ската виска, до заметного шрама.
— Степонька, какая на тебе приметина. Как опояской тебя опоясало. Только не тех, не веселых цветов опоясочка… Как нежить перстом волосы вычикнула. И веко подергиват…
— Волнуюсь немножко, — застеснялся Степан и мягко отстранился от матери. Веком — врач сказал — пройдет, совсем пройдет!
— Да хватит тебе парня глазами есть, — уже ворчал Лукьян.
— С фронта да без изъяну. Глаза, руки-ноги целы, и радуйся мать! И на стол, на стол наставляй поболе — голодны, небось, ребяты.
Веселое солнце лилось на большущий обеденный стол в избе. Горячие щи из печи, картошка с мясом, боровая и огородная солонинка — как давно парни не ели домашнего! Второго приглашения не ждали, сели за стол прочно. Подавал самогон Лукьян с присловьем:
— Вонючий, горючий, однако злючий… За горничным столом посидим после. А сейчас так: сейчас только червячка заморим, только кровушку взбодрим. Ну, защитники, с возвращением. За ваши боевы награды, за нашу Победу!
Выпили, и ждал Лукьян, ждала Прасковья веселого взрыва парней. Но не последовало этого взрыва. Андрей, как гость, намеренно помалкивал, а к Степану некстати подступила та особая тоска-оглядка — опять начал войну памятью мерять. Он-то вот пьет-ест, а павшие друзья-товарищи… Не сядут рядом, не поднимут стаканов, не посмотрят друг на друга счастливыми глазами… Да, видно, вот с этого, первого домашнего стола жизнь начинает счет дням уже без тех ребят. А на фронте, да и в госпитале, когда уж очень трудно приходилось, друзья те павшие как бы рядом стояли. Прощайте же, други. Теперь уж прощайте навсегда… Мир праху вашему!
Степан, кажется, устал от этих слов — он их много раз уже про себя проговорил. Повертел в руках стакан, поглядел в окно так, будто кого-то там видел.
— Кому умирать выпало, а кому за мертвых получать награды. Вначале-то отступали и какие уж там ордена-медали. Это когда уж на Запад пошли — тут да, тут начались раздачи… В сорок первом, в сорок втором настоящие-то герои полегли, все удары на себя приняли.
ebooksa