Чулымские повести

22
18
20
22
24
26
28
30

А хорошо бы на книги, на учебники взглянуть. Стоит только подойти да крышку сундучка откинуть. Ладно, после, после он до всего в своей келье дотронется. Жаль, что врач в госпитале просил пока позабыть про учебу. Вот любопытно, куда бы ты махнул, Степан. В техникум, в институт? Ах, голова-головушка, что так разболелась? И выпил-то давеча так себе, больше же пустым стаканом играл…

5.

Наутро проснулся Степан разбитым, в висках поламывало, нутро жгло и мутило. Что-то заторопился он, только и надел ладные офицерские бриджи да тесные шерстяные носки материнской вязки. Ходил по горнице тихо, настороженно присматривался ко всему.

В окнах ярилось солнце, легко тянуло с подоконников теплые светлые полосы по темной желтизне крашеного пола. За окнами на влажном кусту черемухи возились и кричали воробьи, где-то рядом, в соснячке, заботливо часто верещала сорока.

Андрей спал на полу. Разметался парень, одеяло сбил в ноги, видно, и его ночью мучила вчерашняя выпивка. Он тоже пил самогонку осторожно, Андрей. Понятно, до фронта наверняка и рта не поганил хмельным — трезвый народ живет по Чулыму, особенно сосланные. Ну, а на фронте — там солдату спиртное перепадало не часто. Там пьянели от людской крови, от смрада трупов, от дыма и огня, от железной гари… До страшного, случалось, доходило. До истерики, до блевотины, до разных слез, до отчаяния, до помрачения рассудка. И все это рядом с геройством, с обмысленным хладнокровием. Всякое бывало, особенно с необстрелянными желторотиками, коих сходу в бои бросали. Вспомнить, к примеру, сорок пятый год. Ох, и досталось ребяткам в том последнем победном рывке на запад.

Будить-не будить Андрея? А хватит ему военными снами маяться! Успеет наваляться, надрыхаться в постели, ему еще сидеть да сидеть дома.

Андрей поднялся лениво, с кряхтеньем. Весь он был розовый, чистый со сна, русые волосы вразброску, только голубые глаза слиняли — мучился ночью парень.

Степан торопил:

— Стол заскучал без хозяев… Беги на кухню, ополоснись!

Они еще и гимнастерок надеть не успели, как в избе зашумел Лукьян. Раскрасневшийся с улицы, с веселым хмелем в глазах, уперся руками в косяки низкой горничной двери, плясово запритопывал сапогами.

— Эх, мать моя мать, пошла полоскать… Ребяты, сивуха выдыхатся — в бой! Ну-у… ёканый бабай, сиди дома не гуляй… Рубах они не натянули. Да у нас что — благородное собранье, обед с дамами и кувертами… Садись за стол так, теплынь же в доме!

В горнице Лукьян закружил возле неубранного стола, лихо разлил самогон. Поднял стакан и повинился перед сыном:

— Ты прости, Степша, водочку, спирт ли — это Половников не сёдни-завтра привезёт.

— Он все в милиции служит?

— Служит не тужит! Его из милиции теперь уж не выдрать — старая кадра. Наказал я, чтоб поскорей приезжал, да ведь не вот вознялся да полетел. Не сам по себе, не кажин день погулять вырвешься к Лукьяну Закутину. Ништо, Половников не упустит, возьмет свое!

Лукьян выпил залпом, шумно зажевал соленым огурцом и укоризненно покачал лохматой головой.

— Тоже мне, губы только мочите… Да ешьте вы, едой силу не убьешь!

Степан тихо, с расстановкой сказал:

— Мне, батя, остерегаться велели. Пока много нельзя. Ты не смотри на меня, ты — пей!

Лукьян потеплел взглядом.

— Родителя, Степша, не осуждай. Я сегодня редкий праздник гуляю. Сын, можно сказать, с того света возвернулся, орденов и медалей у него целый иконостас — молодца, ой, молодца…