Жанна – Божья Дева

И потом сказала мне:

– Эх, милый герцог, уж не испугался ли ты? Забыл ты разве, что я обещала твоей жене вернуть ей тебя целым и невредимым?»

Было около 9 часов утра, когда она со знаменем в руке приблизилась ко рвам. «И тотчас, – пишет Персеваль де Каньи, – множество ратных людей кинулось во рвы; и начался жестокий приступ, продолжавшийся часа три или четыре».

Девушка сама помогала ставить лестницы под градом арбалетных стрел и камней. Вдруг она крикнула герцогу д’Алансону:

– Уйдите с вашего места, а то эта пушка вас убьёт.

«И показала мне на пушку, стоявшую в городе».

Д’Алансон подвинулся, а через несколько мгновений другой человек, оказавшийся на том месте, где прежде был он, был убит ядром.

Тем временем Суффолк стал кричать, что желает разговора с герцогом. Но было уже поздно: д’Алансон не разобрал его слов. Девушка была уже на лестнице. Брошенный из города камень выбил знамя из её рук, и в следующее мгновение другой камень обрушился на её голову, защищённую только лёгким шлемом, оставлявшим лицо открытым. (Характерно, что с ней что-то случалось почти при каждом серьёзном сражении.) Она упала, но тотчас вскочила опять, крича:

– Друзья, вперёд! Бог обрёк англичан! Теперь мы их возьмём! Смело вперёд!

Английский гарнизон не устоял. Один из братьев Суффолка погиб во время преследования, сам он был взят в плен. По версии «Беррийского Герольда», написанной значительно позже, Суффолк сдался одному дворянину из Оверни. Но существует другая версия, подтверждённая целым рядом современников: Грефье де Ла Рошель, писавший сразу после событий, говорит, что Суффолк пожелал сдаться только Девушке – «той, которая должна победить нас всех». О том, что Суффолк сдался ей, «встав перед ней на колени», сообщается также в письме, написанном в ближайшие же недели где-то на границах Пуату и Бретани. С другой стороны, из показаний Дюнуа видно, что Суффолк, будучи уже в плену, вступал в разговоры о предрешённости прихода Девушки и интересовался «пророчествами» о ней; наконец, хроника Морозини передаёт слух о том, что он из плена пытался посредничать между нею и английским командованием. Мне кажется, во всём этом нет ничего невозможного: Суффолк, бесспорно, считал, что военную авантюру на материке пора закончить, и чем скорее, тем лучше; в дальнейшем он стал в Англии главой мирной партии и за это был в конце концов казнён.

Не только Суффолк – Девушка тоже жалела и английскую кровь. Пакерель рассказывает, что она не раз посылала его исповедовать раненых или умирающих англичан, «потому что очень жалела бедных солдат, даже английских». То же говорит Симон Бокруа. Орлеанское население – хотя у него самого совесть на этот счёт не была чиста – отлично запомнило, какого обращения она требовала с обезоруженными врагами: «Прошу вас за всех пленных, – говорит она в „Мистерии Осады“, – они люди, как и вы»… Но этого добиваться было ей, пожалуй, труднее всего. В Жаржо озверевшие в бою арманьяки разграбили весь город, даже церковь с находившимся в ней складом; и городские ополченцы не только сами не брали пленных – по словам «Хроники Девушки», «они их вырывали из рук дворян и истребляли». Спасти удалось лишь человек 50, тайно отправив их ночью в Орлеан по реке.

«Такое избиение вызывало в ней страшную жалость», – говорит де Кут. И рассказывает запомнившийся ему случай: «Однажды она увидала, как француз ударил по голове пленного англичанина, которого он вёл; Девушка спрыгнула с коня, позвала к раненому священника, поддерживала ему голову и утешала его, как могла».

«Видала ли я английскую кровь? Как вы украдкой об этом говорите!.. Зачем не ушли они в свою страну…» – скажет она ещё во время процесса.

Раз англичане «не послушались того, что она им говорила», она должна была вести войну: это она знала с полной ясностью и мучилась этим всегда. И оттого что она – Девушка Жанна, она, перед тем как гореть на костре, будет просить англичан и бургиньонов простить ей их мёртвых.

После взятия Жаржо она опять только неполных два дня оставалась в Орлеане, где город устроил пир в её честь и от имени герцога Орлеанского поднёс ей роскошную накидку, какую носили поверх лат, – тёмно-зелёного цвета (геральдического цвета Орлеана) на белой атласной подкладке. Уже 15-го она начала расчищать левый берег реки ниже Орлеана, овладела мостом через Луару под Меном, перешла тут на правый берег и, оставив в руках англичан самый город Мен, прошла дальше вниз по реке к Божанси. Английский гарнизон Божанси оставил город; часть его заперлась в цитадели, с остальными Тэлбот ушёл на соединение с приближавшейся армией Фастольфа.

Уже на следующий день д’Алансон стал ждать возвращения обоих английских полководцев. Дело шло к решительному столкновению. И в этот момент разыгрался инцидент, возымевший самые значительные последствия. Выполняя своё призвание, Девушка начала губить себя саму.

Опальный коннетабль де Ришмон появился под Божанси со своими войсками и предложил свою помощь против англичан, несмотря на то что король перед этим велел ему вернуться домой и сидеть смирно. Д’Алансон говорит, что его первым движением было уйти, но не вызывать трений ни с королём – вернее, с окружавшим его кланом, – ни с Ришмоном. Но отступление было бы срывом всей кампании в момент, когда главные английские силы могли появиться с часу на час. Девушка заявила д’Алансону, что «пришло время помогать друг другу», и вместе с ним отправилась навстречу коннетаблю.

Личный летописец Ришмона Грюэль, всячески превозносящий своего патрона, писал впоследствии, что Девушка и д’Алансон шли с намерением дать ему бой, – удержали их будто бы Ла Ир и другие французские военачальники, заявившие, что «коннетабля они любят больше всех девушек королевства Французского». Совершенно неправдоподобно, чтобы д’Алансон мог серьёзно думать о том, как бы почти на глазах у англичан дать бой своему родному дяде, который во всех отношениях был ему гораздо ближе тогдашнего окружения короля. Как он сам и говорит, он мог только, в крайнем случае, смалодушествовать, уклоняясь от всякого конструктивного решения, – и от этого малодушия его как раз удержала Девушка.

Дальше Грюэль говорит, что при встрече коннетабль заявил Девушке: «Я не знаю, от Бога вы или нет; если вы от Бога, я вас не боюсь, потому что Бог видит мои благие намерения; а если вы от чёрта, я вас боюсь ещё меньше».

Всё это звучит великолепно, но Грюэль не рассказывает, чем же кончился разговор и какие были приняты решения. Но и из этого изложения Грюэля всё же видно, что коннетабль заверял Девушку, как перед Богом, в своей преданности национальной монархии.