В этом всё дело. Хроника «Gestes des nobles de France», писавшаяся почти по ходу событий, в 1429–1430 гг., сообщает: «коннетабль смиренно встал перед Девушкой на колени и просил, чтобы она, по своей милости, приняла его на службу короне, раз король дал ей право прощать все обиды, нанесённые ему и его власти. Вместе с ним её просили о том же д’Алансон и другие военачальники». Может быть, «Gestes des nobles de France» преувеличивает; может быть, коннетабль не становился перед ней на колени, – но, конечно, речь шла о том, чтобы она, как посланница Божия и вестница прощения и примирения, приняла его обратно на службу королю. По существу, то же самое говорит и «Дневник Осады»: «коннетабль вместе с другими вельможами просил Девушку примирить его с королём».
Дело касалось её основного предназначаения, и она не уклонялась: «Милый коннетабль, – сказала она, по словам герцога д’Алансона, – не я вас звала, но раз уж вы пришли, добро пожаловать». Словом, она его приняла, обставив, правда, всё дело всеми возможными гарантиями: она заставила его присягнуть, что он никогда не пойдёт против короля, и взяла подписку со всех присутствующих военачальников, что все они будут против него, если он свою клятву нарушит.
И в этом случае Жанна д’Арк не ошиблась. Она могла и должна была поверить этому надменному, волевому, непокладистому человеку: после её исчезновения дело национального освобождения Франции довёл до конца не кто иной как коннетабль де Ришмон, несмотря на все истории, которые были у него с королём. Он был, конечно, на голову выше мелких политиканов типа Ла Тремуя; но прежде чем эти политиканы исчерпают себя и уступят место коннетаблю де Ришмону, они будут отныне крепко помнить, что эта девчонка снюхалась с их смертельным врагом. Творя политику в подлинном античном смысле слова, она не могла разглядеть осиные гнёзда политиканства и угодила в них обеими ногами.
В ночь на 17 июня войска коннетабля несли дозор вокруг королевского лагеря. Цитадель Божанси капитулировала в ту же ночь. Когда через несколько часов армия Фастольфа появилась в виду арманьяков, она, ещё не зная того, уже слишком запоздала, как за несколько дней перед этим уже пришла слишком поздно под Жаржо.
Составленная из англичан и в значительной части из французов, армия являла «самый лучший подбор людей, какой когда-либо видели во Франции», – пишет Ваврен, один из офицеров Фастольфа. Но Ваврен тут же добавляет, что Фастольфа уже мучили тяжкие сомнения: он видел, что события последних недель деморализовали его войска в той же мере, в какой зарядили энтузиазмом противника, и что не только его французы, но и англичане «сильно пали духом из-за слухов о Девушке». Понимая, что он может разом проиграть всё, что Генрих V создал за много лет, Фастольф хотел было повернуть назад и, закрепившись на своей базе в Жанвилле, сохранить армию и закрыть ею дорогу на Париж. Но Тэлбот чуть ли не силой заставил его продолжать наступление.
В арманьякском лагере всего этого не знали. И там тоже раздались голоса за отступление: так прочна была ещё репутация «непобедимых» английских войск и велик был страх перед повторением того, что регулярно в течение почти уже ста лет происходило при каждой битве с английской пехотой в открытом поле. Но теперь этим голосам пришлось сразу умолкнуть. «Во имя Божие! – говорила Девушка, по словам д’Алансона и Дюнуа. – Мы должны дать им бой! Даже если они подвешены к тучам, мы их одолеем! Сегодня у нашего короля будет такая победа, какой не было давно! Мой Совет мне сказал, что они от нас не уйдут!»
И сказала, обращаясь к своему «милому герцогу»:
– Смотрите, чтобы у вас шпоры были в порядке!
– Бежать, что ли, придётся? – переспросил д’Алансон.
– Нет, англичане побегут. А шпоры нам понадобятся, чтобы поспевать за ними!
(Вот оно – «смеющееся лицо», о котором пишет Персеваль де Буленвилье.)
Обе армии впервые оказались одна против другой где-то между Меном и Божанси. День 17 июня прошёл в отдельных стычках, в маршах и контрмаршах. Оставив Божанси справа, армия Фастольфа прошла в Мен, где самый город ещё находился в английских руках.
Всю ночь на 18 июня английская артиллерия бомбардировала Менский мост. Утром, когда англичане как раз приготовились штурмовать мост, Фастольф получил наконец известие о капитуляции Божанси. Больше он не стал советоваться ни с кем и немедленно начал отступать в направлении на север, на Жанвиль.
Растянувшись по малонаселённой и в то время ещё лесистой равнине, англо-бургиньонская армия оставила справа деревню Линьероль и приближалась к местечку Пате.
Де Терм вместе с Ла Иром привёз Девушке известие о местонахождении англичан. «Смело ударьте, – сказала она, – мы обратим их в бегство». И добавила, по словам де Терма, что у французов почти не будет потерь.
Но в авангард её в этот день не пустили – к её большому огорчению, «потому что, – говорит де Кут, – она любила командовать авангардом». И когда она лично появилась на поле битвы под Пате, всё уже было фактически кончено: вся англо-бургиньонская армия побежала, едва увидала кавалерию Ла Ира. Только нужно сказать, что арманьякскую кавалерию англичане видели не в первый раз и раньше от неё не бегали – обычно даже происходило обратное. А почему они на этот раз побежали, едва её завидев, – это явствует из вышеприведённого рассказа Ваврена о сомнениях, заранее охватывавших Фастольфа.
Тот же Ваврен рассказывает, как всеобщая паника началась мгновенно, как только английский арьергард Тэлбота был застигнут врасплох арманьяками. Монстреле утверждает по этому поводу, что стрелки Тэлбота выдали своё местонахождение, заулюлюкав на выскочившего из леса оленя, – но, на мой взгляд, этот знаменитый рассказ представляет собой, вернее всего, плод англо-бургиньонской пропаганды, старавшейся объяснить катастрофу несчастным случаем, если не колдовством: ни один арманьякский источник не говорит, что противник был обнаружен столь удивительным образом. Но если этот эпизод можно счесть сомнительным, то результат известен вполне: утром у Фастольфа была армия «с самым лучшим подбором людей, какой когда-либо видели во Франции», вечером 2000 англо-бургиньонов лежали мёртвыми на поле битвы, несколько сот, и сам Тэлбот в том числе, были в плену, остальные разбежались по лесам, за исключением небольшого отряда, который Фастольфу удалось увести в Корбей; английская база в Жанвиле сдалась со всей артиллерией и складами. Потери арманьяков были ничтожны.
Фастольф лично был ответствен разве за то, что, вопреки своему мнению, не настоял на отступлении своевременно. Тем не менее, когда он в этом виде явился в ставку регента в Корбей, с него сняли орден Подвязки. Правда, орден ему впоследствии вернули; но через полтораста лет он всё же вошёл посмешищем в драмы Шекспира, который вообще уже не помнил, что когда-то, до битвы под Пате, имя Фастольфа означало одну из солиднейших военных репутаций в Европе.
Когда весть о разгроме достигла Парижа, по городу прошёл слух, что «арманьяки будут здесь сегодня ночью». Английские гарнизоны, ещё оставав – шиеся на Босской равнине, подожгли занятые ими города и бежали на север. Как отмечает насквозь проанглийская «Нормандская хроника» Кошона, английские войска «желали теперь возвращения в Англию и готовы были бросить страну; они настолько пали духом, что один француз мог обратить в бегство трёх англичан». Через двенадцать дней после Пате, 1 июля, английское правительство констатировало в официальном документе: английскому королевству во Франции «угрожает крушение и гибель».
Девушка писала теперь сводки от собственного имени:
ebooksa