— А и правда. Немцы же тут расстреливали. Евреев подальше в лес завезли, а остальных тут. Бензина пожалели — зачем далеко возить…
— Малые про немцев ничего не знают. Может, и не верят.
Подводу обгоняет машина-трехтонка, а затем трактор на высоких резиновых колесах, который так мчится, что, того и гляди, обгонит машину.
— Ты, дядька, насчет совхоза не сомневайся, — решительно говорит Филимон. — Лучше вам будет в совхозе, ей-богу, лучше. Рабочий человек что заробил — то и получит. Кровь из носу, а ему отдай. У вас что вышло, то и на трудодни. Неурожай — засуха или, скажем, вымокло — что возьмешь? На нет и суда нет, как говорится. А тут независимо от природы, по работе. Коли человек работал — заплати. Да и пенсия…
— Так-то оно так, — соглашается Дробок. — По моим годам давно пора на пенсию. Я же с твоим батькой чуть ли не ровесник…
Песчаный большак идет прямо, а на Калистратов лужок надо направо, на выбитую машинами лесную дорогу. Дробок дергает за вожжи, направляя коня в лес.
Блестящий репродуктор, что висит на высоком столбе около двухэтажного здания райисполкома (теперь тут школа-интернат), днем не слышен, зато вечером он ревет в полную силу. Последние известия или музыку можно слушать за версту, даже за две версты от площади, и чем дальше, тем лучше, ибо вблизи фортепьянные аккорды напоминают удары кузнечного молота.
Вечером, когда не идет кино, в молодом тополевом парке на цементной, огороженной железной сеткой площадке — танцы под радиолу. Парни и девчата улетают из местечка, как осенние перелетные птицы, однако их все же достаточно, чтобы не пустовали спрятанные в тени деревьев лавки с железными ножками и танцплощадка — излюбленное место встреч.
Бригадир Атрощенко и Павел Волынец, миновав райисполкомовскую площадь и танцплощадку, перешли улицу и постучали в завешенное изнутри окошко пивного ларька. К вечеру ларек закрывается, но это не значит, что в нем никого нет. Буфетчица получает от выручки, поэтому на часы не глядит — по вечерам посетителей еще больше, чем днем.
Впустив мужчин, дородная, раздобревшая буфетчица закрыла за ними дверь, отошла за стойку.
— По сто пятьдесят, Надя, — попросил Атрощенко.
В ларьке тесно, накурено, два застланных клеенкой столика заняты. В правом углу — пустые пивные бочки. К бочкам и направились Атрощенко и Волынец, надеясь там найти себе местечко, однако их окликнул Рогаль, высокий, с квадратными плечами мужчина, бывший заведующий складом «Заготзерно». Рогаль за столиком не один — рядом с ним Иван Прищепа, налоговый агент. Свободный стул у них один, но Прищепа достал из-за занавески пустой ящик, сел на него.
— Поздравляю, — сказал Рогаль, поднимая кружку с пивом, — теперь вы рабочий класс, с вас и спрашивать будут по-рабочему…
Чокнулись, выпили. Закусывали молча. За соседним столиком, видать, шоферы — разговор про резиновые скаты, про начет, который сделал заведующий гаражом.
— Кто ты такой, скажи, чтобы допрашивать? — пьянея, спросил Атрощенко. — Может, хочешь портфель получить?
— Хочу.
— То надо сперва в колхозе попотеть. Сегодня договорились твердо — в совхоз зачислять только тех, кто в колхозе работал. Не меньше пяти лет.
— Я работал. Ты что — забыл?
— Две недели косил, правда. В интересах собственной коровы… И это ты называешь — работал? Таких активистов, как ты, знаешь, сколько найдется?
Рогаль захохотал:
ebooksa