Тополя нашей юности

22
18
20
22
24
26
28
30

— Это про что вы, отец? — допытывался слегка задетый директор.

— А про то самое… Колхозник мало получал, однако, думаете, люди не понимают? Все понимают. Надо было города строить, машины — откуда же это все взять, как не с земли? Но, скажу тебе, и про землю думать треба…

— В совхозе твердая оплата. Там больше материальной заинтересованности.

— Это правильно, товарищ. А скажите вот что… Тот человек, что станет за рубль работать, — будет ли он любить землю? Землю треба любить весь год, от снега до снега. Тут не так, как на заводе, — семь часов отстоял, а там можно и в шашки играть. Тут затемно встань и в полночь ляг, по часам не вымеряешь…

— Ну что вы, отец… Совхозы же — не первый год… Мормоль под боком, все мы видим… Когда надо, то и в совхозе не считаются.

— Мормоль одна, ну еще Бобовки, Мариничи, а колхозов в районе двадцать или тридцать. Еще треба подумать, кто Россию хлебом кормит.

Володя тоже захмелел, придвинул свой стул вплотную к директорову стулу, хвалится:

— Вы знаете, Иван Сергеевич, какой это дед! Он в семнадцатом году председателем полкового комитета был. Потребительский кооператив в местечке организовал…

— Организовал, — подтверждает Дробок.

Сидят и толкуют о том о сем долго, до полуночи.

Вылезают из-за стола, выходят на улицу. На этот раз дед не очень опьянел, песню запевать и не подумал — может, потому, что справа идет невестка — наставница, а слева — внук, которого Дробок видит не часто.

Володя и директор немного отстали. Внук, понизив голос до шепота, рассказывает про деда.

— С сынами ему не повезло. Было четверо, а теперь нет ни одного. Самый старший бригадой командовал, фактически — генерал, погиб в начале войны. Двое — учителями были — сложили головы в партизанах. А самый младший, студент, пропал без вести. Всех дед в люди вывел.

— Великий, брат, у тебя дед, — задумчиво говорит директор.

6

В Бобовках — покров, престольный праздник. Дробок с женкой поехали в Бобовки к Ивану, дедову племяннику, который сам давно дед, ибо всех дочек повыдавал замуж.

Давненько не был Дробок у Ивана и решил навестить его не без задней мысли — в селе совхоз уже три года, хотелось поглядеть своими глазами, как оно тут идет-ладится. Раньше Иван был хлебосолом, любил принимать людей с форсом, с размахом, чтобы пили, ели, гуляли, сколько душа желает.

Вместе с Дробком из обшарпанных вагонов пригородного поезда вышло несколько местечковцев — родня приехала к родне. Поле меж полустанком и селом застроено сплошь — не узнать!

Дробок и его жена не торопятся, идут потихоньку, оглядывая новый бобовский поселок.

Иванова хата — в старом селе и на вид изменилась не очень: та же четырехскатная гонтовая крыша, кое-где поросшая зеленым мхом, ворота во двор — с забавным чепцом-навесом. Иван, седой, небритый, в засаленной гимнастерке, встречает у ворот.

— A-а, дядька Антон, тетка Христина!.. Вот хорошо, что приехали. Я уже забыл, когда вы у меня были…