— Он французский язык знает. Ну, и по работе зарекомендовал себя.
Дробок насупился, весь день возился под навесом — молчаливый, задумчивый. Выросли внуки, а сынов нет, всех четырех пережил он, старый батька. Да только ли сынов… В войну, осенью сорок третьего, когда из местечка прогнали немцев, заявился Шура, внук от старшего, от Ильи. Военный, как некогда и его отец. Посмеялся, попужал, стреляя из нагана, соседских собак — и как в воду канул. Ни слуху ни духу…
Дробок прошел под дубы, сел рядом с внуком.
— Тебе не страшно ехать в эту… Африку? Туда же, если не захочешь, не пошлют.
— Я еще молодой, хочу белый свет посмотреть.
— Вы, молодые, дурни: о том и невдомек, что у матки сердце изболится. Ты только о себе думаешь.
— Смешной вы, дед. Я же не на войну еду. Да и ненадолго — всего на год.
— А год, думаешь, мало? За год, кто знает, что тут случится…
Под вечер пошли в гости к другому внуку — он тут же, в местечке, за лесничего, имеет двух детей, и старший хлопчик в честь прадеда назван Антоном.
Володя — внук по дочерней линии, из всей большой Бондаревой семьи в живых остался только он.
Когда вышли на угол улицы и свернули к новому, из добрых сосновых бревен, дому лесничего, навстречу попался Пухтин, маленький, седой, — он и теперь, не имея в местечке никаких дел, спешил куда-то, труся рысцой.
— Привет, Александрович, — громко поприветствовал он. — Куда собрался?
Он узнал Валентину Андреевну, понизил голос, спросил, как здоровье, где она работает, и тут же посетовал:
— Вам, наставникам, чем вы старей, тем больше почету. А я только когда был молодой, всем был нужен. Позавчера на сход не позвали. Считают — чем старей, тем дурней…
Внук Володя, моложавый, белобрысый, гостей ждал — в комнате, заставленной высокими, до потолка, фикусами, накрытый стол, рядом, в кресле, сидит и читает газету еще один гость, немолодой, с очками на носу, директор лесхоза.
Сели за стол, и первый тост Володя провозгласил за деда.
Деду Володя наливает немного — на самое донце — знает, что старик выпьет, сколько нальют. Сам он к водке довольно равнодушен, в будни и чарки в рот не возьмет, однако в праздники, в компании, напивается основательно. Баба ведет его тогда домой под руку, поминутно браня, а он — день на дворе или ночь, неважно — горланит песни до самой хаты.
— В совхозе вам будет лучше, — говорит директор, стараясь сделать деду приятное. — Да и на пенсию пора, отец. Пусть другие с ваше поработают!
Дед хоть и с донышка, а захмелел, щеки его порозовели.
— Я вам что скажу, товарищ… Я ученым людям верил всегда. С малых лет верил. Но не треба ж с бухты-барахты. На то вы и ученые.