Русская и Сербская Православные Церкви в XX веке. История взаимоотношений
На следующем заседании Синода – 21 июня 1941 г., Первоиерах РПЦЗ доложил, что он в сопровождении Г. П. Граббе был принят новым командующим германскими войсками в Сербии генералом Шрёдером. Тот поблагодарил за приветствие и благопожелания и заверил в благожелательном отношении немецких властей к Русской Церкви, однако на вопрос о возможности установления связи Архиерейского Синода с заграничными епархиями ответил отказом, заявив, что вследствие военного времени переписка с заграницей невозможна. Командующий также обещал, что будут приняты все меры для отыскания и возвращения вывезенных из Белграда так называемых Гатчинских святынь (Филермской иконы Божией Матери, части Животворящего Креста Господня и десницы св. Иоанна Предтечи), но в годы войны они так и не были найдены[242].
Вскоре после начала оккупации были закрыты практически все русские периодические издания и приостановлена деятельность как заведомо ненадежных почти всех эмигрантских общественных организаций. Впрочем, русские эмигранты сразу же начали новый процесс самоорганизации. В данных условиях немцы решили взять этот процесс под свой контроль. 22 мая 1941 г. приказом командующего германскими вооруженными силами в Сербии было создано Бюро по защите интересов и для помощи русским эмигрантам в Сербии во главе с генерал-майором М. Ф. Скородумовым[243], который по своим взглядам был убежденным русским националистом и монархистом[244].
12 сентября 1941 г., неожиданно для германского командования, генерал отдал приказ о формировании отдельного Русского корпуса. В результате 14 сентября М. Ф. Скородумов был временно арестован, назначенных им руководителей отделов бюро немцы сместили с постов и вместо них поставили более лояльных людей. Начальником бюро стал российский генерал-майор В. В. фон Крейтер, имевший немецких родственников[245].
Резкое ухудшение материального положения, начавшиеся репрессии со стороны оккупантов, а также последовавшее в начале 1942 г. обязательное распоряжение подконтрольного немцам сербского правительства об увольнении с работы всех русских, вне зависимости от их гражданства, сделали жизнь эмигрантов в оккупированной Сербии крайне тяжелой. Кроме того, многие русские белые эмигранты стали объектами нападений и физического истребления для партизан-коммунистов. К 1 сентября 1941 г. Бюро по защите интересов и для помощи русским эмигрантам в Сербии зарегистрировало 50, а к лету 1943 г. – около 300 убийств, в том числе 27 священнослужителей[246].
Из-за враждебных акций коммунистических партизан в 1941 г. фактически прекратила существование русская монашеская община в монастыре Туман. Известный в дальнейшем афонский старец иеромонах Серафим вместе с отцом Антонием (Медведевым) и сербским иеромонахом Стефаном (Милковичем) во время нападения партизан бежали из обители через окно, и, по воспоминаниям о. Серафима, вдогонку им летели пули[247].
У самого митрополита Анастасия в первый же день нападения Германии на СССР – 22 июня 1941 г., был произведен обыск в покоях. В гестапо владыка имел репутацию англофила, в частности, там учитывали его тесные связи с английской администрацией Палестины в период управления архиереем Русской Миссией в Иерусалиме. В этой связи агенты гестапо искали прежде всего компрометирующую митрополита переписку[248].
Одновременно с обыском у митрополита Анастасия были произведены тщательные обыски в канцелярии Архиерейского Синода и на квартире правителя дел Синодальной канцелярии Г. П. Граббе, которого на несколько дней заключили под домашний арест[249].
Позже сам епископ Григорий (Граббе) в письме первоиерарху Русской Православной Церкви за границей митрополиту Виталию (Устинову) от 30 мая 1994 г. так описывал данную ситуацию и свои чувства в это время: «Сколько я себя помню, я никогда никого не ненавидел. Я не питал „ненависти“ и ко всем врагам России, какую западные народы часто питали к своим врагам, например немцы к русским. Я только ошибался насчет прочности немецких побед – был еще сравнительно молод. Однако мы в Синоде вообще соблюдали сугубую осторожность и не давали немцам никаких обещаний, которые они могли бы нам впоследствии припомнить. Лично у меня никакой симпатии к немцам быть не могло. Благодаря им попал в руки большевиков мой отец и больше года я не знал о судьбе своих двух дочерей и сестры. По чудесном возвращении их в Югославию, оккупировавшие ее немцы сделали обыск у митрополита Анастасия (фиктивно, чтобы пугнуть), но настоящий у меня и в Синодальной канцелярии»[250].
Изъятые при обыске документы Синода были отправлены в Германию для изучения. Сведений о политической деятельности митрополита гестапо найти не удалось, и оно оставило владыку в покое. Прекращение его дела произошло не без участия командующего германскими войсками в Сербии генерала Шрёдера[251]. Военная администрация в Югославии, как и на оккупированных территориях СССР, старалась проводить по отношению к Русской Церкви более мягкую политику, чем по отношению к другим ведомствам.
Архиепископ Гермоген (Максимов).
В русской эмигрантской литературе есть упоминание о том, что оккупационные власти предложили митрополиту Анастасию выпустить специальное воззвание к русскому народу с призывом содействовать германской армии, будто бы идущей крестовым походом для освобождения России от большевизма. Предложение это якобы было подкреплено угрозой интернирования в случае отказа. Но митрополит отверг его, указав, «что при неясности для него немецкой политики и полной невыясненности для русских патриотов тех целей, с которыми немцы идут в Россию, такого призыва он сделать не может»[252]. По другим сведениям, с просьбой выпустить подобное воззвание к владыке обращались представители некоторых эмигрантских организаций[253]. В любом случае митрополит, всегда проявлявший осторожность и старавшийся не допускать крайностей в выражении своих симпатий и антипатий, никакого послания в связи с началом войны на территории СССР летом 1941 г. не написал.
Такая же ситуация существовала и в отношении молений. В официальном заявлении канцелярии Архиерейского Синода 1947 г. говорилось: «Синод не считал возможным разрешить служение торжественных и частных молебствий о даровании победы немецкому оружию, чего хотели некоторые недальновидные русские патриоты в Югославии, отождествлявшие заранее немецкие победы с успехом русского национального дела. Отрицательное отношение нацистов к религии еще более должно было укрепить его в таком решении. Если в русской церкви в Белграде с начала войны совершались перед Курской чудотворной иконой молебны каждый воскресный день, то никаких других молений на них не возносилось, кроме обычных, положенных на таком молебне, с присоединением возносившихся и до войны прошений о спасении Отечества: „возстави, спаси и помилуй страждующее Отечество наше“»[254]. Вскоре после окончания войны и сам митрополит Анастасий заявил, что Синод «никогда не предписывал молитв о „победах Гитлера“ и даже запрещал их, требуя, чтобы русские люди молились в это время только о спасении России»[255].
В 1941 г. вся русская диаспора в целом, также как и проживавшие в Югославии эмигранты, разделилась на две части – «оборонцев» и «пораженцев»[256]. Первые считали, что нацистская Германия стремится уничтожить Россию как государство, а вторые – лишь большевизм в стране. В Югославии, по утверждению В. А. Маевского, значительное большинство русских не разделяло пронемецких симпатий меньшинства и во главе с бывшим российским послом в Белграде В. Н. Штрандтманом «остро реагировало на попытки германофилов выступать от имени эмиграции»[257].
В этой связи надо различать позицию руководящих органов Русской Православной Церкви за границей от мнения ряда светских эмигрантских организаций и отдельных священнослужителей. В первые дни Великой Отечественной войны некоторые архиереи и священники РПЦЗ в своих статьях и воззваниях горячо приветствовали поход вермахта на территорию СССР. Наиболее известным из них является послание митрополита Западно-Европейского Серафима (Лукьянова) от 22 июня 1941 г.[258]Некоторые священнослужители, в частности архиепископ Восточно-Американский Виталий (Максименко), занимая гораздо более осторожную, скорее негативную позицию по отношению к германскому вторжению, были против любой помощи Советскому Союзу.
Однако имелись и священнослужители РПЦЗ, настроенные резко антинацистски и антигермански, например архимандрит (будущий архиепископ) Нафанаил (Львов). По далеко не полным подсчетам ученых Свято-Тихоновского университета, «от нацистов, в том числе за спасение евреев, пострадал 21 представитель зарубежного русского духовенства»[259]. В их число входили состоявшие в юрисдикции РПЦЗ протопресвитер Андрей Врасский (во Франции) и архимандрит Григорий ((Перадзе), в Польше), которые за участие в движении Сопротивления и помощь евреям были арестованы гестапо и погибли в концлагере.
Были подобные примеры и на территории Югославии. Так, служивший до войны в церкви г. Баня-Лука священник Григорий Крыжановский летом 1941 г. был выслан прогерманскими хорватскими властями в Сербию, и в его некрологе, опубликованном в «Журнале Московской Патриархии», указывалось, что о. Григорий в «офицерском звании участвовал в борьбе с фашизмом»[260]. Бывший секретарь Сербского патриарха Варнавы церковный писатель В. А. Маевский, проживавший в Сремских Карловцах, оказался на территории Хорватии и был арестован усташами, а в дальнейшем попал в немецкий концлагерь[261].
Возглавлявшая Кичевский монастырь Благовещения Пресвятой Богородицы игумения Диодора (Дохторова) в период оккупации предоставляла в своей обители убежище участникам движения Сопротивления, не обращая внимание на предупреждение немцев, что за связь с партизанами монастырь будет уничтожен. Когда оккупанты узнали, что она принимала партизан, то занесли игумению в список приговоренных к смерти. Мать Диодору спас болгарский полковник, часто беседовавший с ней и бравший от нее духовные книги. Он предупредил игумению о предстоящем аресте и расстреле, и она скрылась в безопасное место[262].
Некоторые представители русской церковной эмиграции все же погибли от рук оккупантов и их сторонников. Среди них был игумен Иулий – настоятель Карпинского монастыря вблизи г. Куманово Скопленской епархии. В 1944 г. он был обвинен в том, что укрывал в монастыре партизан и помогал им, арестован, вывезен в с. Страцин, где после пыток убит. Другой русский эмигрант – игумен Вениамин, настоятель монастыря св. Наума Охридской епархии, в 1942 г. был убит по дороге из Пресны в с. Трпейца, вблизи г. Охрида, вероятно, албанскими националистами[263]. Кроме того, в 1941 г. немецкими оккупантами был расстрелян регент сербского соборного храма г. Вршаца иеродиакон Иоанн (Котов)[264].
В оккупированной Югославии прогерманскую позицию заняли несколько русских светских религиозных деятелей, в частности бывший советник при первоиерархе Польской Православной Церкви митрополите Дионисии (Валединском) адвокат К. Н. Николаев и редактор-издатель журнала «Церковное обозрение» Е. И. Махароблидзе[265].
Сам же Архиерейский Синод весь период войны избегал проявлять свое одобрение политике III рейха, и в то же время с лета 1941 г. всячески старался использовать сложившуюся ситуацию для желаемого участия в церковном и национальном возрождении России. С этой целью он пошел на контакт с германскими ведомствами и относительно редко открыто критиковал те или иные их действия.