Еще одним русским профессором богословского факультета Белградского университета после Второй мировой войны являлся Викентий Флорианович Фрадинский. В 1945 г., в критический для возобновления работы факультета в коммунистической Югославии момент, В. Ф. Фрадинский был одним из девяти преподавателей, стараниями которых факультет восстановил свою деятельность, в дальнейшем он до своей кончины в 1961 г. возглавлял кафедру общей истории Церкви[399].
Упоминавшийся в письме о. Иоанна священник Владимир Мошин, крупный ученый в области палеографии и славистики, служил в Свято-Троицкой церкви до сентября 1947 г. В своих воспоминаниях он так писал о послевоенной ситуации в ней: «Внутренняя жизнь церкви не претерпела изменений: осталась под управлением о. Иоанна Сокаля с прежними его тремя священниками, среди которых я был младшим. Тогда же все мы стали ходатайствовать о возвращении в советское гражданство, что и было утверждено в 1947 г. В материальном отношении церковь жила по прежнему на доходы от церковных служб, продажи свечей и т. д., не получая содержание от Москвы. Но Патриархия стала регулярно присылать церкви свои печатные издания – журнал Московской Патриархии и календари, предоставив церкви доход от продажи этих книг…»[400].
В конце августа 1947 г. В. А. Мошин принял приглашение занять место директора архива Хорватской Академии наук и вскоре переехал в Загреб. При этом он получил канонический отпуск от святейшего патриарха Алексия и был причислен к загребской сербской церкви св. Пребражения, где продолжил церковное служение. Позднее В. А. Мошин работал в научных учреждениях Белграда и Скопле и был избран членом Македонской Академии наук и искусств. Он считается основателем палеографической науки в Югославии.
Согласно результатам переписи 1948 г., в Югославии в это время насчитывалось 13 тысяч прихожан Русской Православной Церкви, в том числе 3 тысячи в Сербии[401]. Они были объединены в 11 общин, которые окормляли 20 священнослужителей, имелись также два русских монастыря[402]. В Московской Патриархии рассчитывали, что благочинный – протоиерей Иоанн Сокаль, будет не только информировать, но и содействовать укреплению связей с Сербской Церковью, однако эти ожидания не слишком оправдалась[403].
В июле 1948 г. о. Иоанн Сокаль, сопровождая Сербского патриарха Гавриила, приехал в Москву на совещание глав и представителей Православных Церквей. В это время на встрече святейших патриархов Алексия и Гавриила обсуждался вопрос о возможном переходе русских приходов в Югославии в управление сербских епархиальных архиереев, и было решено, что они останутся в юрисдикции Московского Патриархата[404]. В юбилейных торжествах по поводу 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви в Свято-Троицкой Сергиевой лавре летом 1948 г. также участвовал протоиерей Владислав Неклюдов[405].
В условиях послевоенного патриотического подъема многие священнослужители и прихожане хотели вернуться на Родину, но даже после предоставления советского гражданства им, как правило, отказывали во въезде в СССР. При этом, как уже упоминалось, всего в 1944–1952 гг. из Югославии было репатриировано 26268 советских граждан[406].
К 1949 г. часть русских эмигрантов уже выехала в СССР, однако желавшим вернуться на Родину священнослужителям советские власти (не желая усиливать Московский Патриархат) визы давали редко и с большим трудом. Так, например, протоиерей Иоанн Сокаль безрезультатно взывал о помощи в письме патриарху Алексию от 14 июля 1948 г.: «В Белграде все знают, что я несколько лет прошу перевода… Если я не еду, то это объясняют тем, что я сам не хочу, так как нахожу, что на родине живется плохо, хотя я другим советую, или вообще тут священники не нужны, или меня считают недостойным, что унижает меня с моральной стороны… Еще раз умоляю Ваше Святейшество принять меня на любую должность и в какое угодно место, главное – лишь бы в этом году»[407]. К сожалению, патриарх был бессилен оказать помощь в данном вопросе из-за противодействия советских властей.
Так и не уехал в СССР, несмотря на первоначальное желание, талантливый иконописец, ученик Пимена Софронова архимандрит Антоний (Бартошевич). В первые послевоенные годы о. Антоний надеялся вернуться на Родину, в 1948 г. принял советское гражданство, однако разрешение на въезд в СССР все не приходило. Так и не получив ответа Московской Патриархии, о. Антоний в сентябре 1949 г. уехал в Швейцарию (где настоятелем русского храма в Женеве служил его брат архимандрит Леонтий), а затем во Францию[408].
В Швейцарии архимандрит Антоний 12 октября, по решению Архиерейского Синода, был принят в сущем сане в юрисдикцию Русской Православной Церкви за границей, и лишь 17 декабря 1949 г. вышло распоряжение Совета Министров СССР о разрешении ему въезда в Советский Союз. Однако было уже поздно, о. Антоний так и остался в юрисдикции РПЦЗ, в 1957 г. он был хиротонисан во епископа, а в 1965 г. возведен в сан архиепископа[409].
Ситуация с затягиванием разрешения на въезд в СССР отразилась и на судьбе двух русских монашеских общин, также желавших переехать из Югославии в Советский Союз. Сестры Хоповской (бывшей Леснинской) общины в конце 1944 г. переехали из общежития престарелых на белградской окраине Сеньяк в покинутое русскими учащимися студенческое общежитие[410].
В конце апреля 1945 г. хоповские сестры перешли в юрисдикцию Московского Патриархата, были причислены к его белградскому подворью, получили советское гражданство и с этого времени ждали получения визы на въезд в СССР. Святейший патриарх Алексий предполагал поселить их в пустовавшем здании Московского Новодевичьего монастыря, о чем 5 и 6 мая 1946 г. написал председателю Совета по делам Русской православной Церкви Г. Г. Карпову[411]. В состав общины в это время входили 42 сестры: игумения, 29 мантийных монахинь, семь рясофорных монахинь и пять послушниц.
Однако Совет по делам Русской православной церкви отложил решение вопроса. 31 мая Г. Г. Карпов поставил резолюцию на письме патриарха: «Пока решать этот вопрос и ставить в Совете министров не будем. Нужно тщательно вопрос изучить, запросить МИД, и просить их выяснить у посольства необходимые данные об этом монастыре, вернее о монашествующих, и мнение посольства»[412]. В результате дело затянулось на несколько лет. 7 мая 1949 г. Г. Г. Карпов в письме в Совет Министров СССР уже сам предлагал в ближайшее время осуществить переезд монахинь в Советский Союз[413]. Однако решение вопроса опять затянулось.
В ноябре 1949 г. о. Иоанн Сокаль с горечью писал владыке Сергию (Ларину): «Хоповско-Леснинский монастырь каждый месяц хотят выслать из Белграда, но посольство, слава Богу, отстаивает, ссылаясь на то, что они ждут переезда на Родину. Американцы, узнавши об их тяжелом положении, уже дважды предлагали перевезти их на казенный счет в Америку, обещая им все выгоды и удобства. Об этом пишут им епископы Никон и Серафим, но матушка-игуменья Нина ответила, что она принадлежит Московской юрисдикции и поэтому не может быть никакого разговора о переезде к отколовшимся от Матери-Церкви… В случае ее смерти сестры вряд ли выдержат долго такую тяжесть жизни. Уже 7 лет они живут как бы на вокзале, не уверенные, что с ними будет завтра… Думаю, что больше года они такого испытания больше не выдержат»[414].
Отец Иоанн оказался прав. Положение монахинь было чрезвычайно тяжелым, и долго выдержать подобную жизнь оказалось невозможно. В сентябре 1949 г. вместо умершей игумении Нины сестер возглавила монахиня Феодора (Львова), и настроения в общине изменились. 31 июля 1950 г., в условиях открытых гонений со стороны югославских властей, не дождавшись получения советских виз, 32 монахини вместе с двумя своими духовниками (игуменом Тимолаем и иеромонахом Никандром) и чудотворной Леснинской иконой Божией Матери уехали во Францию, где перешли в юрисдикцию РПЦЗ. С декабря 1950 г. они проживали в доме, арендованном в местечке Фуркё под Парижем, а с октября 1967 г. – в поместье Провемон в Нормандии[415].
Гораздо хуже сложилась судьба сестер возглавляемой игуменией Диодорой (Дороховой) Благовещенской монашеской общины, с 1945 г. находившейся в монастыре Благовещения Пресвятой Богородицы Белградской митрополии. Почти все они также (в 1946 г.) приняли советское гражданство и несколько лет ждали возвращения на Родину. В феврале 1950 г. Благовещенская община в составе игумении Диодоры, духовника иеромонаха Ираклия (Кулака) и 16 русских сестер была насильно и фактически без всяких вещей изгнана в Албанию. Югославские власти предлагали монахиням отказаться от принадлежности к Московскому Патриархату и советского гражданства в качестве условия оставления в стране, но сестры предпочли изгнание. Сербские монахини Благовещенской общины были насильно отделены от русских и оставлены в Югославии[416].
В 1949 г., после фактического разрыва советско-югославских отношений (так называемого конфликта Сталин-Тито), в стране начались ожесточенные гонения на всех русских, особенно на принявших советское гражданство, которых считали «троянским конем СССР»[417]. К середине 1949 г., по сведениям югославского Министерства внутренних дел, из 13057 проживавших к тому времени в стране русских эмигрантов 5874 имели советское гражданство, 6887 – югославское, и 296 были без подданства[418]. Одних русских стали считать «белогвардейцами», других – «сталинистами». Со второй половины декабря 1949 г. югославские власти перешли к массовому принудительному выселению советских граждан из страны[419].
Репрессии русских эмигрантов в значительной степени коснулись духовенства. Так, например, настоятель храма Пресвятой Троицы в Белграде протоиерей Владислав Неклюдов в июне 1949 г. писал в Москву Л. Н. Парийскому: «11 мая в Сараеве арестован русский протоиерей, настоятель находящейся в ведении о. Иоанна Сокаля, как благочинного, русской церкви. Ему, кажется, пришла виза на въезд в СССР, и он, получив из посольства в Белграде вызов, пошел доставать разрешение. Теперь мы, как „иностранцы“, не можем передвигаться без специальных в каждом случае разрешений. Когда он, заполняя бланк, написал, что едет по вызову посольства СССР, это вызвало неудовольствие. Вечером к нему пришли, произвели тщательный обыск, взяли пишущую машинку, радиоприемник, фотоаппарат и… всю наличность церковной кассы, а также, конечно, и его самого и посадили в узилище, где он безвестно пребывает и по сей день. Имя его – о. Алексей Крыжко»[420].
Вместе с о. Алексием Федоровичем Крыжко были арестованы девять его прихожан[421]. В августе 1949 г. по обвинению в намерении просить посольство СССР ходатайствовать перед югославскими властями за невинно арестованных в Сараево (о. А. Крыжко и его прихожан) был схвачен протоиерей Владислав Неклюдов. По свидетельству о. Иоанна Сокаля, высказанному в письме митрополиту Крутицкому и Коломенскому Николаю (Ярушевичу), «эта просьба квалифицируется как шпионаж, и за это подвергаются оба большой опасности»[422].
В начале декабря 1949 г. в Сараево состоялся громкий показательный судебный процесс над «бывшими белогвардейцами – советскими гражданами, завербованными советской разведкой». На нем 11 человек, в том числе два священника, без всяких оснований обвинялись как агенты немецкого гестапо, контрреволюционеры, враги социализма и в то же время члены советской «шпионско-диверсионной группы»[423].
В результате югославский народный суд приговорил о. Алексия по обвинению в шпионской деятельности к 11,5 годам заключения, а его прихожан – к срокам от 3 до 20 лет. Сидевший вместе с пастырем в тюрьме священник Владимир Родзянко 1 января 1952 г. написал святейшему патриарху Алексию, что о. А. Крыжко просил передать первосвятителю и в его лице всей Русской Церкви: «Скажите там, что все клевета, и никогда я никаким шпионом не был, а только лишь хотел быть верным своей церкви, пастве и родине»[424]. Русская церковь в Сараево была закрыта вскоре после судебного процесса, а ее имущество передано сербским церковным властям, оказался уничтожен и русский участок на военном кладбище города[425].