– А что такое «харчи»?
– «Харчи»? Жратва… еда. Вижу, ты давно на мели не была, детка.
– О! Вы хотите, чтобы я отправилась собирать с вами хмель?
– Всё верно, Эллен, дорогая! Так идём или нет?
– Хорошо, – быстро проговорила Дороти. – Я пойду.
Она приняла это решение без каких-либо опасений. На самом деле, будь у неё время поразмыслить над её положением, она, возможно, поступила бы иначе: скорее всего направилась бы в полицейский участок и попросила бы помощи. Такой порядок действий был бы разумным. Но Нобби с приятелями появились как раз в самый критический момент. В том состоянии беспомощности, в котором она находилась, было абсолютно естественным довериться первому человеческому существу, представшему перед ней. Более того, по какой-то причине, которую она и сама не понимала, её успокоило то, что они направлялись в Кент. Как ей показалось, именно Кент был местом, куда ей хотелось пойти. Остальные больше не проявляли особого любопытства и не задавали неприятных вопросов. Нобби просто сказал: «Окей. Вот жесть!», потом нежно взял из руки Дороти полкроны и положил себе в карман. Чтобы она не потеряла, как он объяснил. Черноволосый – по всей видимости, его звали Чарли – сказал своим угрюмым недовольным голосом:
– Давай, пора двигать! Уж пол третьего. Не хватает ещё на трамвай опоздать. Откуда они едут-то, Нобби?
– С Элефанта, – сказал Нобби. – И нам нужно успеть до четырёх. После четырёх у них нет бесплатных подвозок.
– Пошли тогда. Нечего терять время. Ещё тот будет у нас видок, если не доберёмся до Брумли и будем в темноте искать место для ночёвки. Пошли, Фло.
– Быстро – марш! – скомандовал Нобби, закинув свою ношу на плечо.
Так они отправились, не сказав больше ни единого слова, а продолжавшая недоумевать Дороти, которая шла теперь рядом с Чарли и Фло, хоть те и разговаривали только между собой и держали себя с ней немного отчужденно (они желали получить свою долю от кроны, но дружеских чувств к ней не питали), всё же чувствовала себя лучше, чем час назад. Нобби маршировал впереди, резвой поступью, несмотря на ношу, и напевал, вдохновенно имитируя песенку военных, единственными печатными словами в которой были:
§ II
Было двадцать девятое августа. А ночью двадцать первого она заснула в оранжерее. Таким образом, перерыв в её жизни составил целых восемь дней.
С Дороти произошла вещь довольно банальная: почти каждую неделю можно прочесть в газетах о подобных случаях. Человек пропадает из дома, его не находят днями, а то и неделями, а потом он неожиданно появляется в полицейском участке или в больнице без малейшего представления о том, кто он и откуда. Как правило, невозможно сказать, как он провёл это выпавшее из его жизни время. Вероятнее всего, он бродил в некоторого рода гипнотическом, сомнамбулическом состоянии, из которого не мог перейти в нормальное. В случае с Дороти только одно можно сказать с уверенностью: во время этих похождений её обокрали, так как одежда, в которой она очнулась, была не её одеждой, а её золотой крестик пропал.
В тот момент, когда Нобби к ней обратился, она была на пути к выздоровлению, и, если бы о ней позаботились должным образом, к ней, вероятно, могла бы вернуться память через несколько дней или даже часов. Какой-нибудь мелочи было бы достаточно, чтобы завершить дело: возможности встретиться с кем-то из друзей, фотографии её дома, нескольких, заданных правильно вопросов. Но случилось то, что случилось, и никаких стимулирующих память толчков она не получила. Она осталась в том же состоянии, в котором осознала себя впервые, то есть в состоянии, когда сознание её было потенциально нормальным, но недостаточно настроенным на усилие, позволившее бы ей разгадать загадку собственной идентичности.
Конечно же, выпавший на её долю жребий скитаний с Нобби и прочими исключал возможность размышлений. Не было времени посидеть и всё обдумать. Не было времени заняться своими проблемами и продумать пути возможного их решения. В незнакомом, грязном мире, неожиданно её поглотившим, невозможно было найти и пяти минут для последовательных размышлений. Дни проходили в безостановочной деятельности, как в кошмарном сне. И право, это был настоящий кошмар. Не тот, где постоянные ужасы, а кошмар голода, нищеты и крайней усталости, чередующихся жары и холода. Впоследствии, когда она мысленно возвращалась к этому времени, дни, в её сознании, мешались с ночами, и она никак не могла вспомнить с полной достоверностью, сколько именно их прошло. Она только знала, что в течение какого-то неопределённого периода у неё постоянно были сбиты в кровь ноги и она почти всегда была голодна. Голод и боль в ногах остались самым чётким воспоминанием о тех временах, и ещё холод ночей да особенное ощущение оцепенения и безразличия, возникшее от постоянного недосыпания и постоянного пребывания на воздухе.
Добравшись до Бромли, они «подзаправились» на ужасной, забросанной бумажным мусором свалке, провонявшей отходами от четырёх скотобоен, а затем провели ночь в высокой влажной траве на краю площадки для отдыха, дрожа от холода и прикрываясь одними мешками. Поутру отправились пешком на хмелевеки́. Уже в эти, самые первые дни, Дороти поняла, что в истории про обещанную работу, которую рассказал ей Нобби, не было ни капли правды. Он выдумал её, а потом чистосердечно в этом признался, – чтобы заставить её пойти с ними. Единственным их шансом найти работу было, добравшись до мест, где выращивают хмель, проситься на каждую ферму, пока не найдётся такая, где нужны сборщики.
Пройти им нужно было приблизительно миль тридцать пять, если напрямую, и только к концу третьего дня они едва дошли до начала хмелевиков. Необходимость добывать еду, естественно, замедляла их продвижение. Они могли бы одолеть всё расстояние за два дня, или даже за день, если б им не нужно было самим себя прокармливать. Дело обстояло так, что у них даже не было времени разобраться, к хмелевикам они идут или нет. Еда командовала каждым их движением. Полкроны, которые были у Дороти, растаяли за несколько часов, и тогда не осталось ничего иного, как попрошайничать. Но здесь возникла одна трудность. Для одного человека довольно несложно выпросить в дороге еду, и даже двое могут справиться с задачей. Однако совсем другое дело, когда вместе четверо. При таких обстоятельствах можно выжить только в том случае, если, как дикий зверь, постоянно и сосредоточенно охотишься только за пищей. Еда – вот что было главной их заботой в эти три дня. Только еда – и бесконечные трудности с её добычей.
С утра до вечера они попрошайничали. Они прошли огромные расстояния, обошли всё графство, выписывая зигзаги, переходя от деревни к деревне, от дома к дому, стучались в дверь каждого мясника и булочника, или в любую похожую на таковую. Они с надеждой бродили вокруг мест для пикника и махали (всегда понапрасну!) проезжающим машинам. Они приставали к старым джентльменам с подходящими лицами и изобретали для них захватывающие дух истории. Частенько они проходили миль пять в ненужном направлении только ради корочки хлеба и горстки обрезок бекона. Они все попрошайничали, и Дороти тоже. Не помня своего прошлого, она не знала стандартов поведения, чтобы, сравнив устыдиться. И при всех этих усилиях они оставались бы с полупустыми желудками, если бы попрошайничая, ещё и не подворовывали. В сумерках и рано утром они грабили сады и поля, крали яблоки, сливы, груши, фундук, осеннюю малину, и, по большей части – картошку. Нобби считал за грех пройти мимо картофельного поля и не набрать, по крайней мере, полные карманы. Крал в основном Нобби, остальные стояли на страже. Он был отчаянный вор. Больше всего любил хвастать, что может украсть всё, что не привязано, и они все угодили бы в тюрьму, если б не останавливали его время от времени. Однажды он даже подхватил гуся, но гусь поднял страшный шум, и Чарли с Дороти оттащили Нобби только когда из дверей вышел хозяин и увидел, что происходит.
Каждый день они проходили по двадцать – двадцать пять миль. Они шли через пустоши и заброшенные деревни с невообразимыми именами, блуждали по тропинкам, которые никуда не выводили, измученные, заваливались в канавы, пропахшие хмелем и пижмой, тайком крались по чьим-то лесам и «подкреплялись» в зарослях, где хворост и вода были под рукой, варили себе странную, убогую еду в двух двухфунтовых жестянках из-под табака, ибо другой замены для котелков у них не было. Порой, когда везло и удавалось выпросить бекон, у них был тушёный бекон с краденой цветной капустой или целые россыпи безвкусной картошки, которую они жарили на углях, а порой джем из украденной осенней малины, который они варили в одной из жестянок и поглощали обжигающе горячим. Единственным продуктом, в котором они не испытывали недостатка, был чай. Даже когда еды не было совсем, всё равно был чай – настоянный, тёмно-коричневый, бодрящий. Выпросить чаю было гораздо легче, чем всё остальное. «Пожалуйста, мадам, не могли бы вы выделить мне унцию чая?» – в такой просьбе редко отказывали, даже прижимистые кентские домохозяйки.