– Священники! Тоже старые негодники, многие из них, – заметила миссис МакЭллигот, что-то припоминая.
Дороти эта информация просветила несильно. Сказанное Нобби немного пролило свет, но всё же совсем немного. Вся цепочка понятий, связанных со словом «церковь», и «священник» странным образом поблекла в её сознании. Оказалось, что это один из тех провалов (а таких провалов было немало) в загадочных знаниях, которые она вынесла с собой из прошлого.
Это была их третья ночь в дороге. Когда стемнело, они, как обычно, свернули в подлесок, чтобы заночевать, но вскоре после полуночи начал накрапывать дождь. Целый час они, спотыкаясь о коряги, в отчаянии бродили в темноте в поисках укрытия, и, в конце концов, наткнулись на стог сена, у которого сбились в кучу с подветренной стороны, поджидая, когда хоть чуть-чуть, рассветёт, чтобы можно было что-то рассмотреть. Фло проревела всю ночь невыносимым воем и к утру была в состоянии полураспада. Её глупое жирное лицо, промытое начисто дождём и слезами, походило на пузырь с салом – если только возможно представить себе пузырь с салом, очертания которого искажены жалостью к себе. Нобби покопался под изгородью из кустов и набрал пригоршню почти сухих прутиков, которые ему удалось поджечь, чтобы вскипятить как обычно чай. Не было такой плохой погоды, чтобы Нобби не смог приготовить чай. Среди прочих пожитков он носил с собой кусочки старой автомобильной шины, которая вспыхивала, даже если дрова были влажными. Он обладал искусством, доступным лишь некоторым экспертам бродяжничества, и мог вскипятить воду даже над горящей свечой.
После ужасной ночи ноги у всех закоченели, и Фло заявила, что больше не может сделать ни шагу. Чарли её поддержал. Потому как эти двое отказались двигаться, Нобби и Дороти отправились на ферму Чалмерза, надеясь, если повезёт, договориться о работе. Пройдя пять миль, миновав бесконечные сады и поля хмеля, они добрались до Чалмерза, и получили ответ, что «распорядитель скоро будет». Так они прождали несколько часов у края плантации, пока солнце сушило их спины, а они сами наблюдали за работой сборщиков хмеля. Сама по себе сцена эта была мирной и довольно привлекательной. Стебли хмеля, высокого вьющегося растения, похожего на стручковую фасоль в увеличенном размере, росли зелёными рядами; хмель свисал с них бледными гроздьями, как гигантский виноград. При порывах ветра от них исходил свежий горьковатый запах серы и прохладного пива. В каждом ряду группы загорелых сборщиков срывали хмель и складывали в короба. Они всё время пели. Прозвучал гудок, и они бросились кипятить чай в котелках над кострами, в которых потрескивали стебли хмеля.
Дороти очень им позавидовала. Они сидели вокруг костров, со своими жестянками с чаем, с ломтями хлеба с беконом, вдыхая запах хмеля и дым костра. Какими же счастливыми они казались! Она истосковалась по такой работе, но что она могла сейчас поделать? Около часу дня появился распорядитель и заявил, что работы для них нет. Так что они побрели обратно к дороге, в отместку украв для себя на ферме Чалмерса дюжину яблок.
Дойдя до того места, где оставались Чарли и Фло, они обнаружили, что те исчезли. Конечно, они их поискали, но, конечно же, они прекрасно понимали, что произошло. Да, что именно произошло, было абсолютно ясно. Фло состроила глазки какому-нибудь водителю проезжавшего грузовика, и тот, за возможность потискать её в пути, согласился подбросить их до Лондона. Хуже было, что они стащили все пожитки. У Нобби и Дороти не осталось ничего: ни корки хлеба, ни картошки, ни щепотки чая, ни постели. Не осталось даже жестянок, в которых можно было бы приготовить выклянченную или сворованную еду. Практически, у них не осталось ничего кроме одежды, в которой они сейчас стояли.
Следующие тридцать шесть часов были трудными. Очень трудными. Голодные и измученные, как умоляли они дать им работу! Но шансы получить её, казалось, уменьшались с каждой новой фермой, в которую они заходили. Они бесконечно шли и шли, от фермы к ферме, и везде получали один и тот же ответ: сборщики не нужны. И они всё время заняты были только этим, так что у них не осталось времени просить на пропитание, а потому, кроме украденных яблок и мелкой сливы, кислотой, разъедавшей им желудки и не утолявшей зверский голод, у них больше нечего было есть. В ту ночь не было дождя, но она была холодней предыдущих. Дороти даже не сделала попытки заснуть. Всю ночь она провела, сидя на корточках у костра и поддерживая огонь. Они прятались под раскидистым старым буком, который укрывал от ветра, но периодически сбрызгивал холодной росой. Нобби лежал, растянувшись на спине, с открытым ртом; одна широкая щека слабо освещена отблеском костра. Он спал мирно, как ребёнок. И всю эту долгую ночь смутные мысли, рождённые бессонницей и тяготами дня, крутились в голове Дороти. Такая ли жизнь – бродяжничать с пустым желудком и дрожать всю ночь под холодными каплями деревьев – была ей предназначена? Так ли жила она в стертом в памяти прошлом? Откуда она? Кто она? Ответ не пришёл, а с рассветом они уже были в дороге. До вечера в общей сложности обошли одиннадцать ферм. Дороти отказывали ноги, она была так истощена, что с трудом шла не сгибаясь.
Но поздно вечером, совершенно неожиданно, им улыбнулась удача. Они обратились на ферму Кеарнза в деревне Клинток, и их взяли сразу же, без лишних расспросов. Распорядитель просто осмотрел их с ног до головы и кратко ответил: «Хорошо, подойдёте. Приступайте завтра с утра. Короб 7, место 19». Он даже не поинтересовался, как их зовут. Видимо, для сбора хмеля не требовалось ни знаний, ни опыта.
Они нашли, как дойти до луга, где располагался лагерь сборщиков. Словно во сне, где смешалась крайняя усталость и радость от найденной наконец работы, Дороти брела через лабиринт лачуг с жестяными крышами, цыганских кибиток с развешенным в окнах для просушки разноцветным бельём. Оравы ребятишек сновали в поросших травой узких проулках между лачугами, а приятного вида люди в обносках готовили пищу на многочисленных костерках. У края луга было несколько жестяных лачуг, более неприглядных, чем прочие, и предназначенных исключительно для бессемейных. Старик, пробовавший сыр у огня, указал Дороти на одну из женских лачуг.
Дороги распахнула дверь лачуги. Комната была метров двенадцати в диаметре, с не застеклёнными, забитыми досками окнами, без какой бы то ни было мебели. Казалось, там не было ничего кроме огромного, доходящего до крыши стога сена – практически, вся лачуга была забита сеном. Для слипавшихся от сна глаз Дороти это сено показалось удобнее райских кущ. Она направилась прямо к нему, но резкий крик снизу остановил её.
– Ей! Чё делаешь-то? Сойди! Тупица! Тебя кто просил ходить по моему животу?
Оказалось, что внизу, под сеном, были женщины. Дороти стала пробираться осторожнее, споткнулась обо что-то, упала в сено, и тут же начала засыпать. Грубого вида женщина, наполовину раздетая, как русалка вынырнула из моря сена.
– Эй, подруга! – сказала она. – Совсем что ли сил нет, подруга?
– Да, я устала. Очень устала.
– Да ты, к черту закоченеешь в этом сене, без всякого-то белья. У тебя чё, и одеяла нет?
– Нет.
– Один момент. У меня тут мешок припасён.
Она нырнула куда-то в сено и снова появилась с мешком для хмеля семи футов в длину. Дороти уже заснула. Она дала себя разбудить и кое-как залезла в мешок, длина которого позволила ей спрятаться в нём с головой. И вот она, извиваясь и утопая, всё глубже и глубже погружалась в это гнездышко из сена, теплее и суше которого ничего и вообразить невозможно. Сено щекотало ей ноздри, лезло в волосы, кололось через мешковину, но в этот момент никакое самое прекрасное место – будь то ложе Клеопатры из лебединого пуха или ковёр-самолёт Харона аль Рашида – не могли поспорить с ним в роскоши.
§ III
Удивительно, как же это просто, получив работу, приспособиться к распорядку сборщиков хмеля. Уже через неделю ты становишься опытным работником и чувствуешь себя так, будто собирал хмель всю жизнь.