Дочь священника

Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой…

(Биг Бен бьёт одиннадцать.)

Снаутер. Еще шесть часов. Черт!

Проходит час. Бой Биг Бена прекращается. Сгущается туман, холод усиливается. Неумытая луна проглядывает сквозь череду туч в южной части неба. Дюжина видавших виды стариков остаётся на скамейках, придумывая, как бы заснуть, прижимаясь друг к другу, прячась в пальто. Время от времени они стонут во сне. Остальные разошлись в разных направлениях, намереваясь бродить всю ночь и тем самым разгонять кровь. Однако почти все они к полуночи вернулись на Трафальгарскую площадь. Новый полицейский вышел на дежурство. Каждые полчаса он обходит площадь, внимательно разглядывает лица спящих и, убедившись, что они не умерли, а просто спят, оставляет их в покое. Группки людей кругами ходят вокруг каждой скамейки и попеременно присаживаются, но через несколько минут вскакивают на ноги, подгоняемые холодом. Джинджер и Чарли наполнили из фонтана два бачка и в отчаянной надежде вскипятить немного чая на клинкерской печке дорожных рабочих направились на Чандос-стрит, но греющийся там полицейский приказывает им убираться. Кики внезапно исчезает – возможно отправляется выпрашивать кровать в приюте. Около часа проходит слух, что какая-то дама раздаёт горячий кофе, бутерброды с ветчиной и пачки сигарет под мостом у Чарринг-Кросс. Всё бросаются к этому месту, но слухи, как оказалось, лишены оснований. По мере того, как площадь заполняется снова, непрекращающаяся смена мест на скамейках ускоряется, становится похожей на игру в музыкальные стулья. Присев и засунув руки подмышки, возможно впасть в некоторого рода сон, или в дрёму, на две-три минуты. В таком состоянии минуты эти кажутся годами. Кто-то видит замысловатые беспокойные сны, при которых ты понимаешь, где ты, и продолжаешь чувствовать холод. Ночь с каждой минутой становится безоблачнее и холоднее. Её заполняет хор из разных звуков: стонов, проклятий, взрывов смеха, пения, – а через всё это проходит вызванный холодом неконтролируемый стук зубов.

Мистер Толлбойз (нараспев). «И пролился я водой, и кости мои вышли из суставов».

Миссис МакЭллигот. Мы с Эллен побродили по Сити, целых два часа. А там всё равно что в могиле, да только фонари эти на тебя светят вовсю, и ни души, никто не шляется, только копы, да все подвое.

Снаутер. Уж пять минут второго. А у меня ни крошки во рту не было с самого обеда. Вот так… ночка выдалась!

Мистер Толлбойз. Ночь распития, я бы назвал её. Но это – каждый на свой вкус. (Нараспев). «Силы мои иссохлись как черепок, а язык мой прилип к нёбу…».

Чарли. Как думаете, что мы сделали? Мы с Носатым только что вломились кой-куда. Носатый увидел выставленные в витрине табачной лавки коробки «Голд Флейк» и говорит: «Чёрт бы их побрал, раз они выставили так это курево, так я – не я, если я их не добуду». Так он шарфом тогда руку обмотал, и мы подождали, пока какой грузовик с грохотом мимо проедет, так Носатый сразу как – бац! Ухватили мы с дюжину пачек и – могу поспорить, даже наши задницы никто бы не успел разглядеть в пыли. А уж потом, когда за угол забежали, мы их открыли. А в них никаких сигарет! Пустые чёртовы коробки. Уж и посмеялся я.

Дороти. Ноги мне отказывают. Не могу больше стоять.

Миссис Бендиго. Вот гад, вот гад! В такую-то ночь взять и выставить женщину за дверь! Подожди у меня! Напою его в субботу вечером, и он не сможет мне дать сдачи. Уж я тогда из него отбивную сделаю. Точно! Видок у него будет, как у кровавого антрекота!

Миссис МакЭллигот. Ну-ка раздвиньтесь здесь. Дайте девочке сесть. Прижмись, дорогая к старику Дэдди. Руку-то его положи на себя. Он хоть блохастый, да согреет тебя.

Джинджер (притопывая). Топаем ребята – что ещё к чертям нам остаётся! Кто-нибудь, заводи песню! А мы все в такт – нашими закоченевшими ногами как затопаем!

Дэдди (просыпаясь и высовываясь). Что стряслося? (Проснувшись лишь наполовину, он опять роняет голову набок. Рот его наполовину открыт. Адамово яблоко на его сухощавой шее как лезвие томагавка.)

Миссис Бендиго. Если б были женщины, которые столько ж, как я, хлебнули, они бы уж соляной кислоты ему в чаёк его поганый подсыпали!

Мистер Толлбойз (бьёт в воображаемый барабан и поёт). Вперед, небесная рать…

Миссис Уэйн. Вот что сейчас творится! Разве кто-нибудь из нас мог бы себе представить, когда мы в старые добрые дни сидели, как обычно, вокруг нашего собственного Силкстоунского камина, с чайником на плите и красивым блюдом с поджаренными пышечками, только что от булочника… (зубы у неё начинают стучать от холода, и от этого её речь прерывается).

Чарли. А теперь никакого церковного бреда, ребят! Я вам сейчас выдам, что надо! И потанцевать толком сможем! Слушай меня!

Миссис МакЭллигот. Ах, не говорите о пышках, миссис. У меня уж живот ссохся – об позвоночник так и трётся.

Чарли вытягивается, прочищает горло и невероятно громким голосом орёт песню «Разухабистый моряк Билл». Взрывы смеха дрожащих от холода людей сотрясают скамейку. Песню поют снова, с усилившимся грохотом от хпопанья в ладоши и топанья. Сидящие на скамейках, плотно прижавшись локтями друг к другу, усиленно раскачиваются из стороны в сторону, работая ногами, будто перед ними педали фисгармонии. Даже миссис Уэйн, засмеявшись, вопреки обыкновению, присоединяется ко всем после минутного колебания. Хоть и стучат зубы от холода, смеются все. Мистер Толлбойз марширует туда-сюда, раскачивая впереди себя свой огромный живот и притворяясь, будто несёт флаг или жезл. Ночное небо теперь совсем очистилось, и ледяной ветер порывами захлёстывает площадь. Люди чувствуют, как холод пронизывает их до костей; их топот и хлопанье становятся всё более неистовыми. Затем с восточной стороны на площадь выходит полицейский, и пение резко обрывается.