«Моя дорогая Дороти! – писал он. – Или мне следует называть тебя Эллен, по твоему новому имени, если я правильно понял? Должно быть, ты думаешь, что я поступил бессердечно, не написав тебе раньше, но должен заверить тебя, что о нашем предполагаемом бегстве я услышал не ранее, чем десять дней назад. Я был заграницей, сначала в нескольких местах во Франции, потом в Австрии, а потом в Риме, и, как ты знаешь, усиленно избегал соотечественников во всё время путешествия. Они и дома достаточно отвратительны, а заграницей мне так стыдно за их поведение, что я обычно стараюсь выдавать себя за американца.
Когда я приехал в Найп-Хилл, твой отец отказался со мной встречаться, но мне удалось перехватить Виктора Стоуна, который и дал мне твой адрес и имя, под которым ты сейчас живёшь. Мне показалось, что он делал это без особого желания, из чего я заключил, что даже он, как и все в этом ядовитом городишке, всё ещё считают, что ты в чём-то провинилась. Думаю, что теория о том, что мы с тобой вместе сбежали, провалилась, но они считают, что ты,
Слышал, что твой отец очень по тебе скучает и был бы рад видеть тебя дома, если бы не скандал. Похоже, он теперь не ест вовремя. Он сделал для себя вывод, что ты ушла, чтобы «восстановить силы после несерьёзной болезни, а теперь получила отличную работу в школе для девочек». Ты удивишься, если узнаешь об одном событии, которое с ним произошло. Его заставили оплатить все долги! Мне рассказали, что все торговцы собрались, явились к нему и, практически, устроили митинг в приходе. Ничего подобного не случилось бы в Пламстед Епископи – увы! наступили времена демократии.[102] Очевидно, ты была единственным человеком, который мог держать торговцев в узде.
А теперь должен рассказать тебе кое-что из моих новостей… и т. д. и т. п.»
На этом месте Дороти остановилась и порвала письмо с чувством разочарования и даже раздражения. Мог бы проявить побольше сочувствия! – подумала она. Это так похоже на мистера Уорбуртона: сначала от втягивает её в серьёзные неприятности – в конце концов, он был виновен в том, что произошло, – а потом с лёгкостью заявляет, что ничего не знал. Но поразмыслив, она решила, что он вовсе не бессердечен. Он сделал то немногое, что возможно было сделать, чтобы ей помочь. И нечего ждать, что он будет сочувствовать из-за тех пережитых ею бед, о которых сам он ничего не слышал. Кроме того, его собственная жизнь состояла из череды громких скандалов – вероятно, он не понимал, что для женщины скандал – дело серьёзное.
В Рождество отец Дороти тоже написал ей, и более того, прислал ей два фунта – рождественский подарок. Из тона его письма было очевидно, что теперь он уже простил Дороти.
В остальной части письма было ворчание по поводу дел в приходе. Пастор жаловался – одни беспокойства и слишком много работы. Эти несчастные церковные старосты надоедают ему то тем, то этим, и он уже устал от постоянных докладов Проггета о падающей колокольне, а приходящая работница, которую наняли в помощь Эллен – сплошное недоразумение: она угодила метлой в циферблат дедушкиных часов в кабинете, и всё тому подобное на нескольких страницах. Несколько раз он окольным путём намекал, что ему хотелось бы, чтобы Дороти была здесь и помогала ему, но напрямую не предлагал ей вернуться.
Очевидно, что с глаз долой из сердца вон – всё ещё оставалось в силе. И если уж в каждом доме в шкафу свой скелет – так пусть лучше он будет далеко и взаперти.
После такого письма Дороти почувствовала болезненную тоску по дому. Ей очень захотелось вернуться в их приход, сходить на уроки домоводства в «Наставнике девиц». Она с грустью подумала, что отцу тяжело одному со всем справляться и что те две женщины не смотрят за ним, как следует. Она любила отца, но никогда этого не показывала, потому что он был не такой человек, которому можно было демонстрировать свои чувства. Её удивило и поразило, что он так мало занимал её мысли последние четыре месяца. Порой она на целые недели забывала о его существовании. На самом деле борьба за то, чтобы не умереть с голоду, не оставляла ей времени на эмоции.
Однако теперь занятия закончились, и у неё появилось свободное время, которое она могла проводить, как захочет, так как миссис Криви, как бы ни старалась, не могла придумать для неё работы по дому на весь день. Она ясно дала понять Дороти, что во время каникул расходы на неё не оправдывались, и всё время наблюдала за Дороти во время еды, так что это становилось невыносимым. По всей видимости, её разбирал гнев, что Дороти ест, когда у неё нет работы. Поэтому Дороти старалась проводить как можно больше времени вне дома и, почувствовав себя довольно богатой со своей зарплатой (четыре фунта десять – за девять недель) и двумя фунтами, подаренными отцом, – она стала покупать бутерброды в мясной лавке в городе и обедать вне дома. Миссис Криви была не против, хотя и помрачнела из-за того, что ей всё же хотелось, чтобы Дороти была дома и чтобы она могла донимать её. С другой стороны, у неё появился шанс сэкономить на питании.
Дороти отправлялась в долгие одинокие прогулки, изучая Саутбридж и его ещё более пустынные окрестности – Дорлей, Уэмбридж и Вест Холтон. Пришла зима, сырая и безветренная, в этих бесцветных пригородных лабиринтах она казалась мрачнее самой унылой пустыни. Два или три раза Дороти позволяла себе невероятную экстравагантность (хотя понимала, что она впоследствии будет стоить ей нескольких голодных дней): она покупала дешёвые билеты до Айвер-Хит или Бёрнэм-Бичес и обратно. В лесу было влажно и ветрено; ветер с моря переносил большие груды листьев, блестевшие как медь в неподвижном влажном воздухе, а дни были такими тёплыми, что, если надеть перчатки, можно было сидеть на воздухе и читать. В Сочельник миссис Криви извлекла веточки остролиста, которые она хранила с прошлого года, вытерла с них пыль и прибила у входа. Но она не собиралась, как она заявила, устраивать Рождественский ужин. Она не соблюдает всей этой Рождественской ерунды, которая, по её словам, одно сплошное надувательство, устраиваемое владельцами магазинов, и ведёт к пустой трате денег. К тому же она ненавидит индейку и Рождественский пудинг. Дороти вздохнула с облегчением: мысль о Рождественском ужине в безрадостной «утренней гостиной» (она представила себе на минуту миссис Криви в бумажном колпаке из хлопушки) была невыносима. Свой Рождественский ужин (сваренное вкрутую яйцо, два бутерброда с сыром и бутылку лимонада) она съела в лесу около Бёрнема, прислонившись к огромной крючковатой берёзе, склонившись над томиком Джорджа Гиссинга «Странные женщины».[103]
В дни, когда для прогулок было слишком сыро, она проводила большую часть времени в публичной библиотеке и, конечно, стала одной из её постоянных посетителей наряду с безработными мужчинами, сидевшими в мрачном раздумье над иллюстрированными журналами, которые они не читали, и одним пожилым бесцветным холостяком, проживавшим в «комнатах» на два фунта в неделю и посещавшим библиотеку, чтобы часами напролёт изучать книги о яхтах. Она почувствовала большое облегчение, когда триместр закончился, но это чувство быстро улетучилось. И в самом деле, когда нет ни единой души, с кем можно бы было поговорить, дни тянутся тоскливее обычного. Вероятно, нет в обитаемом мире уголка, где человек чувствовал бы себя более одиноко, чем на окраинах Лондона. В большом городе толпа и шум дают тебе, по крайней мере, иллюзию дружеского общения, а в сельской местности каждый про каждого всё знает, – это даже чересчур. Однако в таких местах как Саутбридж, если у тебя нет семьи и нет дома, который ты можешь назвать своим, можно прожить пол жизни и так и не суметь завести себе друга. В таких местах есть женщины, и особенно брошенные интеллигентные женщины на низкооплачиваемых работах, которые годами живут почти в полнейшей изоляции. Не прошло много времени, как Дороти обнаружила, что живёт в состоянии постоянного упадка духа, когда всё надоело, когда, как бы ты ни старалась, ничто не может тебя заинтересовать. Это была внутренняя опустошённость, та развращающая внутренняя опустошённость, которая лежит и ждёт своего часа в каждой современной душе. Впервые полное понимание того, что это означает, пришло к Дороти с потерей веры.
Она пробовала подсесть на чтение, и оно увлекло её на неделю-другую. Но через некоторое время все книги стали казаться занудными и невразумительными, так как сознание отказывается работать целенаправленно, когда ты в полном одиночестве. В конце концов, Дороти обнаружила, что не справляется с книгой, которая труднее детектива. Она устраивала себе прогулки на десять-двенадцать миль, надеясь, что усталость приведёт к смене настроения. Однако плохие пригородные дороги, сырые, топкие тропинки через лес, голые деревья, мокрый мох, огромные губчатые грибы нагоняли на неё страшную меланхолию. Ей необходимо было человеческое общение, а взять его, казалось, было неоткуда. По вечерам, когда она возвращалась в школу и смотрела на залитые светом окна домов, слышала доносившийся из них смех и звуки граммофона, сердце её наполнялось завистью. Ах, вот бы быть такой, как люди в этих домах! По крайней мере, иметь дом, семью, нескольких друзей, которым ты интересна! Были дни, когда она жалела, что у неё не достаёт мужества подойти и разговориться с незнакомыми людьми на улице. Порой ей хотелось притвориться благочестивой, чтобы завязать знакомство с викарием церкви Св. Георгия и его семьёй и, кто знает, получить возможность занять себя работой в приходе. А порой она приходила в такое отчаяние, что подумывала, не вступить ли ей в Y. W. C. A.[104]
Но вот почти в конце каникул, благодаря случайной встрече в библиотеке, она познакомилась с маленькой женщиной по имени мисс Бивер, которая была учительницей географии в Коммерческом колледже Тута, ещё одной частной школы в Саутбридже. Коммерческий колледж Тута был больше и престижнее чем Рингвуд Хаус: там было более ста пятидесяти учеников обоих полов на дневном обучении. Колледж Тута дорос даже до того, что имел дюжину пансионеров, да и в его учебном плане не было столь вопиющего мошенничества. Это была одна из тех школ, которые нацелились на родителей, болтающих всякий вздор о «современной подготовке бизнесменов», и его лозунгом была «эффективность», что означало ужасную суетливую показуху и изгнание всех гуманитарных дисциплин. Одной из характеристик этой школы был некоторого рода катехизис под названием «Ритуал эффективности», который все дети должны были выучить наизусть, как только поступали в школу. Там были следующие вопросы и ответы:
В. Каков секрет успеха?
О. Секрет успеха в эффективности.
В. Каков показатель эффективности?
О. Показатель эффективности – успех.
И всё тому подобное. Говорили, что устраиваемое всей школой представление: мальчики и девочки под руководством учителей, декламирующие «Ритуал эффективности», – было очень впечатляющим. Церемония эта проходила по утрам два раза в неделю вместо молитвы.
Мисс Бивер была аккуратненькой маленькой женщиной, с располневшим телом и худеньким личиком, с красноватым носиком и походкой курочки-цесарки. После двадцати лет работы надсмотрщиком над рабами она дослужилась до дохода четыре фунта в неделю и привилегии «жить отдельно» вместо того, чтобы быть денно и нощно на полном пансионе в школе. Она жила «в комнатах», что означало одну комнату (она же и гостиная), куда она могла иногда приглашать Дороти, если они обе были свободны вечером. С каким нетерпением ждала Дороти этих визитов! Возможны они были только через небольшие интервалы, так как домохозяйка мисс Бивер «не одобряла посетителей». И даже когда они приходили, делать было особенно нечего, разве что решать головоломки и кроссворды в «Дейли Телеграф», да рассматривать фотографии, которые мисс Бивер сделала во время путешествия в Австрийский Тироль в 1913 году. (Путешествие это было вершиной славы мисс Бивер.) И всё же, как много это значило для Дороти – сидеть с кем-то и разговаривать вот так, по-дружески, и выпить чашечку чая, не такого жиденького, как у миссис Криви! В японском сундучке для путешествий у мисс Бивер была спиртовка (она путешествовала с ней в Тироль в 1913, на которой она заваривала в котелке чай, чёрный, как каменноугольная смола, и который она поглощала вёдрами в течение дня. Она призналась Дороти, что всегда берёт с собой термос в школу и выпивает чашечку горячего чая во время перемены, а другую – в обед. Дороти уразумела, что у учителя третьеразрядных школ есть одна из двух проторённых дорог, которую она должна пройти: дорога мисс Стронг – через виски в работный дом, или дорога мисс Бивер – через крепкий чай и достойную смерть в доме престарелых для порядочных женщин.