Дочь священника

Все родители дружно закивали, а похожий на быка мужчина добавил:

– Да-с, да-с! Здесь я с вами, Пойндер! Да-с, да-с! – раздалось из его нутра.

Закончив с темой Шекспира, мистер Пойндер заговорил о новомодных методах преподавания Дороти, что дало возможность время от времени прорываться мистеру Джо Бриггсу:

– Всё это так! Практическая работа – вот чего мы хотим! Практическая работа! И никакой этой ерунды, типа поэзии и составления этих карт, и этих меток на бумаге и всего такого! Давайте им как следует вычисление и письмо, а остальное – не ваша забота! Практическая работа! Вы ж говорили!

Это продолжалось около двадцати минут. Сначала Дороти пыталась возражать, но увидела, что миссис Криви из-за плеча быкообразного мужчины покачивает головой, и правильно поняла это как сигнал молчать. К концу родительских речей Дороти почти была доведена до слёз, и после этого родители приготовились уходить. Но миссис Криви их остановила.

– Только одну минуточку, леди и джентльмены, – сказала она. – Теперь, после того как вы все высказались, – и уверяю вас, я рада была предоставить вам такую возможность. Я бы хотела добавить немного от себя лично. Просто чтобы прояснить ситуацию на тот случай, если кто-то из вас мог подумать, что вина за это безобразное дело, происшедшее здесь, лежит на мне. И вы тоже здесь останьтесь, мисс Миллборо! – добавила она.

Миссис Криви повернулась к Дороти и перед всеми родителями устроила ей разнос, злобный и ядовитый, который длился около десяти минут. Главным отягчающим обстоятельством было то, что Дороти пронесла эти грязные книги в дом за её спиной, что это было невиданное предательство и чёрная неблагодарность, и что, если нечто подобное случится вновь, Дороти будет изгнана с недельной зарплатой в кармане. Она вдалбливала это в головы вновь и вновь. Такие фразы как «девушка, которую я взяла в свой дом», «которая ест мой хлеб» и даже «если б не моё милосердие» – повторялись снова и снова. Родители сидели кругом и смотрели, и на их грубых лицах, лицах совсем не суровых и злых, а просто тупых от невежества и мнимых добродетелей, было запечатлено торжествующее одобрение, торжествующее удовольствие от зрелища осуждённого греха. Дороти это понимала. Она понимала необходимость того, чтобы миссис Криви устроила ей этот «разнос» перед родителями, чтобы они почувствовали, что не даром платят деньги и испытали удовлетворение. Но всё же когда этот поток подлых, жестоких обвинений всё продолжался и продолжался, сердце её так переполнилось гневом, что она с большим удовольствием могла бы встать и дать миссис Криви пощёчину. Снова и снова ей приходила мысль: «Я этого не вынесу! Нет, больше я этого не вынесу! Скажу ей всё, что о ней думаю, и уйду из этого дома!». Но Дороти не сделала ничего подобного. Она с ужасающей ясностью видела, что в её положении она беспомощна. Что бы ни происходило, как бы её ни оскорбляли, она должна всё это проглотить, она должна удержаться на работе. Поэтому она сидела тихо, с покрасневшим лицом, униженная, в центре круга родителей, и вскоре её гнев стал превращаться в страдание, и она поняла, что если сейчас она ничего не сделает, чтобы предотвратить слёзы, то тотчас расплачется. Но она также поняла, что если она расплачется, то это будет последней соломинкой, и родители потребуют её увольнения. Чтобы предотвратить слёзы, она так сильно впилась ногтями себе в ладони, что на них даже выступили капельки крови, – но это она обнаружила уже потом.

«Разнос» был сам по себе заверением от миссис Криви, что ничего подобного больше никогда не случится и что оскорбивший всех Шекспир будет немедленно сожжён. Теперь родители были удовлетворены. Дороти получила по заслугам, и это, безусловно, пойдёт ей на пользу. Они зла против неё не держали и ни о каком унижении не помышляли. Они попрощались с миссис Криви, более холодно попрощались с Дороти и ушли. Дороти тоже поднялась, чтобы уйти, но миссис Криви сделала ей знак остаться.

– Задержитесь на минутку, – зловеще проговорила она, когда родители вышли. – Я ещё не закончила. Ещё много чего не сказала.

Дороти снова села. Она почувствовала сильную слабость в коленях, слёзы подступили ещё ближе. Проводив родителей через главный вход, миссис Криви вернулась с миской воды и залила огонь. Какой смысл жечь хороший уголь, если родители уже ушли? Дороти предположила, что последует продолжение «разноса». Однако гнев миссис Криви, по-видимому, остыл. По крайней мере, она перестала изображать оскорблённую добродетель, маску которой необходимо было надеть перед родителями.

– Просто я хочу немного поговорить с вами, мисс Миллборо, – сказала она. – Настало время нам с вами раз и навсегда определить, как будет вестись работа в школе и как она вестись не будет.

– Да, – сказала Дороти.

– Ну так вот, я буду с вами откровенна. Когда вы сюда пришли, я с первого же взгляда увидела, что вы не знаете самого главного принципа преподавания в школе. И я бы особенно не обращала на это внимания, если б вы обладали здравым смыслом, как другие девушки. Но оказалось, что у вас его нет. Неделю другую я позволяла вам все делать по-вашему, и вы сделали только одно: поставили на дыбы всех родителей. Так вот, я не собираюсь терпеть подобное. С этого момента и впредь всё будет идти так, как я скажу, а не так, как вы хотите. Вы это поняли?

– Да, – повторила Дороти.

– И нечего думать, что я без вас не обойдусь. Поймите это! – продолжала миссис Криви. – Мне ничего не стоит набрать учителей за бесценок – и с М. А., и с Б. А. – всяких. Только с М. А. да с Б. А. – в большинстве-то любители выпивки, да и ещё кой-чего. Но скажу я вам, что выто и не пьёте, и ничего такого, так что мы с вами можем поладить, если вы бросите эти ваши новомодные идеи и поймёте, что такое практическое преподавание в школе. Так что, послушайте меня.

И Дороти слушала. С восхитительной ясностью и цинизмом, ещё более отвратительным от полнейшей его неосознанности, миссис Криви объяснила технику подлого мошенничества, которое она называла практическим преподаванием в школе.

– Вы должны усвоить для себя раз и навсегда, – начала она, – что в школе имеет значение только одна вещь: плата за обучение. Что ж касается всякого «развития сознания детей», или как вы это называете, – оно происходит не здесь. Оплата обучения – вот что мне нужно, а не развитие сознания детей. В конце концов, это всего лишь здравый смысл. Да никто и не будет влезать во все эти неприятности – руководить школой и предоставлять свой дом своре хулиганов, которые перевернут всё вверх дном, – если на этом нельзя хоть немного заработать. Сначала деньги – потом всё остальное. Разве я вам этого не говорила в первый же день, как вы сюда пришли?

– Да, говорили, – смиренно признала этот факт Дороти.

– Так вот, родители платят за обучение, и о родителях вы должны думать в первую очередь. Делайте то, что хотят родители – вот наше главное правило. Должна вам признаться, что вся эта возня с пластилином и метками на бумаге вовсе не во вред детям, но родители этого не хотят, – значит, конец всему. Вот есть два предмета, и они хотят, чтобы этому учили их детей: правописание и арифметика. Особенно правописание. Именно в этом они способны увидеть какой-то смысл. А поэтому правописание – вот чем вы должны заниматься изо дня в день. Куча красивых, аккуратных переписываний, которые девочки могут взять домой и которые родители покажут соседям и тем самым сделают нам кое-какую рекламу. Я хочу, чтобы вы давали детям два часа правописания в день, вот и всё.

– Два часа в день одного правописания, – послушно повторила Дороти.