Дочь священника

«Дорогая мисс… Не могли бы вы задавать Мэйбл больше по арифметике? Я чувствую, что то, что вы ей задаёте, не нужно на практике. Все эти карты, и всё такое. Ей нужна практическая работа, а не все эти вымыслы. Так что, пожалуйста, побольше арифметики.

Искренне ваш,

Джо Бриггс

PS. Мэйбл говорит, что вы начали учить её каким-то десятичным дробям. Я не хочу, чтоб вы учили её этим десятичным дробям. Я хочу, чтоб вы учили её арифметике».

Поэтому Дороти прекратила учить Мэйбл географии и вместо этого дала ей дополнительные задания по арифметике. Мэйбл рыдала. За этим последовали и другие письма. Одна леди очень волновалась по поводу того, что её ребёнку дали читать Шекспира. Она слышала, писала она, что этот Шекспир писал пьесы для постановок, и есть ли у мисс Миллборо уверенность, что он не аморальный писатель? Что до неё самой, то она никогда в жизни не ходила в кино, не говоря уж о постановках на сцене, и она чувствует, что даже в чтении пьес есть большая опасность, и т. д. и т. п. Правда, ей сказали, что этот мистер Шекспир уже умер, и это её успокоило. Другой родитель хотел, чтобы его ребенок больше занимался правописанием, третий считал, что изучение французского – напрасная трата времени, и так это продолжалось, пока тщательно составленный Дороти распорядок не был почти полностью разрушен. Миссис Криви ясно дала ей понять, что она должна выполнять все требования родителей. Или притворяться, что выполняет. Во многих случаях это было почти невыполнимо, так как, если один ребенок учил, к примеру, арифметику, а весь остальной класс – историю и географию, то это вело к полной дезорганизации учебного процесса. Однако в частных школах слово родителя – закон. Такие школы существуют, как и магазины, подстраиваясь под клиентов, и, если родитель захочет, чтобы его ребёнка не учили ничему кроме «Колыбели для кошек» или клинописи, учитель согласится, чтобы не потерять ученика.[93]

Очевиден был тот факт, что родители встревожены рассказами о новых методах Дороти, которые дети приносили из школы. Они не видели никакого смысла во всех этих новомодных идеях: в картах из пластилина и чтении поэзии. Старая механическая рутина, от которой Дороти пришла в ужас, казалась им в высшей степени разумной. Они выказывали всё больше и больше упрямства, а их письма всё чаще пестрели словом «практический», означавшим – больше уроков правописания и арифметики. И даже их представление об арифметике ограничивалось сложением, вычитанием, умножением и «практикой», а деление столбиком казалось им tour de force, не имеющим реальной ценности.[94] Мало кто из них умел складывать десятичные дроби, и их не особенно волновало, что их дети этого делать не умеют.

Но если бы на этом всё и заканчивалось – беда невелика. Родители донимали Дороти, как и везде, и Дороти, в конце концов, поняла (опять-таки, как понимает, в конце концов, большинство учителей), что, если действовать в определённой степени тактично, можно спокойно их игнорировать. Однако было одно обстоятельство, которое определённо должно было привести к беде, и суть его состояла в том, что, за исключением троих детей, родители всех остальных были нонконформистами, тогда как Дороти принадлежала к Англиканской Церкви.[95] Правда заключалась в том, что Дороти утратила свою веру. Действительно, за прошедшие два месяца, оказываясь в самых разных ситуациях, она едва ли думала о вере и о её утрате. Но это мало что изменило: будь ты римлянин или англиканец, сектант, еврей, турок или язычник – ты сохраняешь образ мысли, с которым вырос. Рождённая и воспитанная в атмосфере Церкви, она не могла понять образ мысли нонконформиста. Какими бы благими ни были её намерения, она не смогла бы не делать вещей, оскорбительных для некоторых родителей.

Почти в самом начале у неё была стычка из-за уроков Священного Писания. Два раза в неделю дети, как правило, читали пару глав из Библии, попеременно из Ветхого и Нового Завета. В нескольких записках от родителей излагалась вежливая просьба, чтобы мисс Миллборо не отвечала детям на вопросы о Деве Марии. Текст о Деве Марии должно было обходить молчанием или, если возможно, пропустить вообще. Но главным виновником, перевернувшим всё с ног на голову, стал Шекспир, аморальный писатель. Девочки проходили «Макбета», и им очень хотелось узнать, каким образом должно выполниться предсказание ведьм. Они дошли до последних сцен. Бирнамский лес пошёл на Дудсинан – с этим они разобрались. Но как быть с человеком, который женщиной не был рождён? Дошли до фатального отрывка:

МакбетТруд пропащий.Ты легче можешь воздух поразить,Чем нанести своим мечом мне рану.Бей им по уязвимым черепам —Я защищен заклятьем от любого,Кто женщиной рожден.МакдуфТак потеряйНадежду на заклятье! Пусть твой демон,Которому служил ты подтвердит:До срока из утробы материнскойБыл вырезан Макдуф, а не рожден.[96]

Девочки были сбиты с толку. На минуту все затихли, а потом раздался хор голосов:

– Мисс, пожалуйста, объясните, что это значит!

Дороти объяснила. Она объяснила неполно и сбивчиво, и внезапный страх охватил её, дурное предчувствие, что это приведёт к беде. Но всё же она объяснила. И после этого, конечно, всё и закрутилось.

Около половины класса, придя домой, попросили родителей объяснить значение слова «утроба». Началось всеобщее волнение, в разные стороны полетели послания. Ужас, как электрический разряд, прошёлся по пятнадцати домам благопристойных нонконформистов. В этот вечер родители, должно быть, собрались на своего рода тайное совещание, так как на следующий вечер, примерно к концу уроков, к миссис Криви прибыла делегация. Дороти слышала, как они по одному и по двое заходят в школу и пробовала догадаться, что теперь будет. Как только она распустила детей, снизу послышался резкий крик миссис Криви:

– Зайдите сюда на минутку, мисс Миллборо!

Дороти поднялась, стараясь унять дрожь в коленях. В мрачной гостиной около фортепиано в суровой позе стояла миссис Криви, а шестеро родителей сидели вокруг неё на набитых конским волосом стульях как круг инквизиторов. Среди них был Джо Бриггс, который писал письмо по поводу арифметики Мэйбл. Он оказался насторожённого вида зеленщиком, с ним пришла сухощавая сварливая жена. Там же сидел большой, похожий на быка мужчина с поникшими усами, а рядом – бесцветная, невероятно плоская жена, выглядевшая так, будто её приплюснули каким-то тяжёлым предметом (возможно, её мужем). Имена этих двоих Дороти не знала. Здесь же были маленькая тёмная, очень бестолковая миссис Уильямс, мать девочки с врождённым идиотизмом, которая всегда соглашалась с последним выступавшим, и мистер Пойндер, коммивояжёр, моложавый мужчина средних лет, с серым лицом, подвижными губами и лысым черепом, на котором аккуратно были уложены пряди неприятного вида влажных волос. В честь визита родителей огонь, сооружённый из трёх больших кусков угля, ворчал в камине.

– Садитесь, мисс Миллборо, – сказала миссис Криви, указывая на жёсткий стул, стоящий, как скамья для кающихся грешников, в центре круга.

Дороти села.

– А теперь, – сказала миссис Криви, – только послушайте, что мистер Пойндер хочет вам сказать.

Мистер Пойндер много чего хотел сказать. По всей видимости, другие родители выбрали его как представителя их интересов, и он говорил до тех пор, пока хлопья желтоватой пены не начали появляться в уголках его рта. И что примечательно, он с таким большим уважением относился к соблюдению приличий, что ему удалось всё это сделать, ни разу не произнеся слово, ставшее причиной всех бед.

– Я чувствую, что выражу здесь мнение всех, – сказал он со снисходительным красноречием торгаша, – сказав, что, если мисс Миллборо знала, что в этой пьесе «Макдуф», или как она там называется, содержатся такие слова, о которых мы сейчас говорим, она ни за что не должна была давать её читать детям. По моему мнению, это просто позор, что издаются такие учебники с такими словами в них пропечатанными. Я уверен, что, если бы кто-нибудь из нас знал, что этот Шекспир понаписал, мы бы пресекли это в самом начале. Должен сказать, это меня удивляет. Только на днях я прочитал заметку в «Ньюс Кроникл» о том, что этот Шекспир – отец английской литературы. Ну хорошо, если это литература, так давайте нам поменьше такой литературы, сказал я себе! И думаю, каждый со мной в этом согласится. С другой стороны, если мисс Миллборо не знала, что это слово, то есть то слово, о котором я говорю, – последует, то ей нужно было идти вперёд и не обратить на него внимания, когда оно появилось. Не было никакой необходимости всё это им объяснять. Просто сказать, чтобы тихо сидели и не задавали вопросов, – вот как нужно обращаться с детьми.

– Но ведь дети бы не поняли пьесу, если бы я им не объяснила, – выразила свой протест Дороти в третий или четвёртый раз.

– Конечно, не поняли бы! И вы, кажется, не понимаете, о чём я говорю, мисс Миллборо! Мы и не хотим, чтобы они понимали. Думаете, нам хочется, чтобы они брали из книг все эти грязные идеи? Хватит уже с нас этих грязных фильмов и этих дешёвых журналов для девочек, за которые они ухватились. И там все эти мерзкие, грязные любовные истории с картинками! Ну, я не буду в это углубляться. Мы посылаем детей в школу не для того, чтобы им в головы вкладывали какие-то идеи. И заявляя это, я говорю от имени всех родителей. Мы все, каждый из нас, – люди достойные и богобоязненные. Есть среди нас баптисты, есть методисты, и есть даже один представитель Англиканской Церкви. Но мы не углубляемся в наши различия, когда речь заходит о делах, подобных этому. Потому что мы стараемся вырастить наших детей приличными людьми и беречь их от таких Фактов Жизни, пока им не исполнится двадцать один год.