Мистер Уорбуртон настаивал, чтобы они ехали на такси всю дорогу до Лондона, и, когда проезжали тихие места, где не гремел транспорт, говорил так много и энергично, что Дороти едва удавалось вставить словечко. Уже только когда они въехали в окрестности Лондона, она получила от него объяснение причины столь внезапной перемены в её судьбе.
– Скажите мне, – попросила она, – что же такое случилось? Я не понимаю. Почему так внезапно стало возможным моё возвращение домой? Почему люди теперь больше не верят миссис Семприлл? Неужели она призналась?
– Призналась? Только не она! Но её выдали грехи её, что то же самое. Произошло то, что вы, верующие люди, приписываете делу рук Провидения. Отпусти хлеб твой по водам, и всё такое.[106] Она попала в ужасную передрягу – обвинение в клевете. Последние две недели в Найп-Хилле только об этом и говорят. Я думал, что ты читала об этом в газетах.
– Да я в газеты уже сто лет не заглядывала. А кто подал иск о клевете? Не мой же отец?
– Боже правый, нет! Священнослужитель не может подать иск о клевете. Это сделал управляющий банка. Ты помнишь её любимую историю о нём? Что он содержал женщину на банковские деньги и тому подобное?
– Да, думаю, что помню.
– Несколько месяцев назад она сглупила и изложила это всё в письменном виде. Некий друг, а, как я думаю, подруга, – взяла это письмо и показала управляющему банка. Он подал иск – миссис Семприлл приказано было заплатить сто пятьдесят фунтов за причинённый ущерб. Не думаю, что она заплатила и пол пенни, но, по крайней мере, её карьера скандалистки закончилась. Можно продолжать годами очернять людей, портить их репутацию, и все будут тебе верить, более или менее, даже если совершенно очевидно, что ты врёшь. Но если уж тебя разок признали лжецом в суде, ты, как говорится, дисквалифицирован. С миссис Семприлл покончено, по крайней мере в Найп-Хилле. На днях она покинула город, практически, сбежала под покровом ночи. Думаю, сейчас она показывает себя в Бери-Сент-Эдмундс.
– Но какое это имеет отношение к тому, что рассказывали о нас с вами?
– Никакого, совсем никакого. Да и что теперь волноваться? Главное – твоё доброе имя восстановлено, и все эти старые карги, которые не один месяц брызгали слюной в твой адрес, теперь говорят: «Бедная, бедная Дороти! Как
– Вы хотите сказать, что они думают, что раз миссис Семприлл лгала в одном случае, то она, по всей видимости, лгала и в другом?
– Несомненно, именно так они бы и выразились, если бы умели приводить аргументы. В любом случае, миссис Семприлл опозорена, а поэтому и все люди, которых она оклеветала, должны оказаться мучениками. Даже моя репутация на настоящий момент оказалась незапятнанной.
– И вы действительно думаете, что это всему конец? Вы думаете, они действительно поверили, что это была случайность? Что я просто потеряла память и ни с кем не сбегала?
– Ну, так далеко я бы не заходил. В этих сельских местечках некоторая подозрительность всегда прячется по углам. Подозревают не в чём-то конкретном, ну ты понимаешь, просто подозрительность в общих чертах. Своего рода инстинктивная нечистоплотность сознания простолюдина. Могу себе представить, как лет через десять в павильоне бара «Пёс и бутылка» будут неопределённо судачить о какой-то грязной тайной истории из твоего прошлого, только никто уже не вспомнит, что именно это было. И всё же твоим бедам пришёл конец. Будь я на твоём месте, я не стал бы давать никаких объяснений, пока тебя не спросят. По официальной теории у тебя очень сильно разыгрался грипп, и ты уехала, чтобы восстановить силы. Я бы её и придерживался. Вот увидишь, они её примут запросто. Официально против тебя ничего нет.
Вскоре они доехали до Лондона, и мистер Уорбуртон повёл Дороти отобедать в ресторан на Ковентри-стрит, где они заказали жареного цыплёнка с аспарагусом, крошечный, жемчужно-белый картофель, только что извлеченный из родной почвы, а также пирог с патокой и бутылку Бургундского. Однако самое большое удовольствие, после водянистого, чуть тёплого чая миссис Криви, Дороти доставил чёрный кофе, который они выпили в завершение. После обеда они поймали такси и направились на вокзал Ливерпуль-стрит, где сели на поезд в 2.45. До Найп-Хилла было ехать четыре часа.
Мистер Уорбуртон настоял, чтобы они ехали первым классом, и не захотел слышать, что Дороти будет сама оплачивать проезд. К тому же, пока Дороти не видела, он дал чаевые проводнику, чтобы всё купе было в их распоряжении. Был один из тех ярких холодных дней, когда на улице тебе кажется, что зима, а смотришь изнутри – весна. Через закрытые окна купе слишком синее небо казалось тёплым и ласковым, а все эти трущобы, через которые громыхая катился поезд, как то: лабиринт маленьких домиков тусклых цветов, огромные беспорядочные фабрики, грязные каналы, заброшенные строительные участки, с раскиданными по ним заржавевшими бойлерами и проросшие посеревшими от дыма сорняками – всё это скрашивалось солнечной позолотой. Первые пол часа путешествия Дороти почти не разговаривала. Какое-то время она была слишком счастлива, чтобы говорить. Она даже не думала ни о чём конкретном, а просто сидела, наслаждаясь отфильтрованным стеклом солнечным светом, комфортом мягкого сиденья и мыслью о том, что она вырвалась из когтей миссис Криви. Однако она понимала, что такое настроение не может долго продолжаться. Эта удовлетворённость, как теплота от вина, которое она выпила за обедом, постепенно уходила, и мысли, порой болезненные, которые трудно было высказать, стали появляться в её голове. Мистер Уорбуртон наблюдал за её лицом с большим вниманием, чем обычно, как будто старался оценить, какие изменения произвели в ней последние восемь месяцев.
– Ты выглядишь старше, – сказал он в конце концов.
– А я и стала старше, – ответила Дороти.
– Да. Но ты выглядишь, как тебе сказать, совсем взрослой. Жёстче. Что-то в лице у тебя изменилось. Ты выглядишь, только не обижайся на меня за такое сравнение, будто из тебя изгнали «Наставника девиц», как изгоняют злой дух, на веки вечные. Надеюсь, вместо него не вселились семь дьяволов?[107]
Дороти ничего не ответила, и он добавил:
– Похоже, за это время тебе пришлось отбиваться от многих дьяволов.