Кажется мне, что дубина Геркулесова[783] над нами не нависнет[784]. Не всякому дано великолепным быть, как не всякому дано в Коринф отправиться. Есть страны, где можно при дворе и в армии соединить приятность и полезность персов и македонцев. Но тот, кто жив лишь сходством со Спартой, напрасно будет собирать сотню телег багажа и две труппы комические, при виде которых кажется мне, что другим труппам представления трагические разыгрывать не придется.
Прощения прошу у Вашего Императорского Величества за то, что делюсь своим горем безутешным. Сейчас узнал о нашей потере. Фельдмаршал Лаудон скончался в Ной-Титшейне, в имении своем, в одном лье от моего[785]. После ужасных мучений, коих был я свидетелем[786], стало ему получше, отчего горе наше еще сильнее. Отчего так выходит, что герой и даже, можно сказать, великий человек, никому, кроме врагов, зла не сделавший, страдает так невыносимо, а после покидает наш свет, коему он такую честь делал? Надобно мне поскорее вообразить те счастливые дни, когда позволят мне обстоятельства повергнуться к стопам Вашего Императорского Величества, иначе не смогу прогнать сии мысли о прискорбном уделе человеческом.
Каждый день ожидаю с моря Балтийского и с его берегов известий не о сражении, но о победе[787]. Поездка Вашего Величества в те края[788] в Европе много шума наделала. Помнится, сказал я Вам однажды, когда повелели Вы мне сказать, как я об Вашем Величестве думаю, что помимо непоколебимости, владеете вы наукой впопадности.
Неслыханно, а равно и неприлично, неосторожно, нескромно и неучтиво такие длинные письма писать. Если никто до сей поры так поступать не дерзал, никто и прощения так не достоин, как я, по причине чувств, душу мою переполняющих. Высказать их не могу, восхищаюсь и умолкаю. Но облегчаю сердце, восхищаясь и признаваясь в почтительнейшей преданности, с которой есмь, буду, был и честь имею пребывать,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
В Альт-Титшейне на границе с Силезией, в ожидании…[789]
14 июля 1790 года
Екатерина II принцу де Линю, Царское Село, 5(16) августа 1790 г.[790]
Радуйтесь, радуйтесь, господин принц де Линь, тем же пером, каким объявила князю фельдмаршалу Потемкину-Таврическому о заключении в чистом поле, между Верелой и Коуволой мира с королем Швеции, подписанного 3 августа в 5 часов вечера от моего имени генерал-лейтенантом бароном Игельстромом[791], а от имени Густава III бароном Армфельдтом, его посланником полномочным[792], — тем же пером отвечаю я на письмо Ваше из Альт-Титшейна, на границе с Силезией, в ожидании… 14 июля. Вот как до меня Ваше письмо дошло: княгиня де Клари[793] письмо от господина родителя своего передала моему послу в Вене[794], тот его дипломатической почтой вице-канцлеру[795] отослал, а сей его запечатал в огромный пакет писем, мне адресованный; когда получила я его, изумилась толщине, засим вижу, что адресовано оно в Кронштадт. Открываю; видно по нему, как сильно Вы в ожидании скучаете, не от скуки ли Ваш покойник умер, точно Беллинг накануне мира Тешенского?[796] У Вас руки чесались в Альт-Титшейне в рукопашную ввязаться с врагами христиан… нет, с союзниками нехристей, и Вы с досады за перо взялись и исписали четыре страницы такого же большого размера, как те, на коих начертаны условия мира, подписанного в чистом поле двумя баронами безо всякого конгресса предварительного и всеобщего. Но как ответить на такое огромное письмо, не сочинив послания столь же огромного, которое Вы, того и гляди, прочесть не успеете, да и не захотите, потому что нелюбовь Ваша к ожиданию… пройдет, возможно, когда Вы мое письмо получите. Есть у меня соблазн Вам на Ваше послание комментарий отправить теперь, когда уже его историю сочинила; такие сочинения читать приятно, и начну вот с чего. (Кстати о комментарии, когда я Ваши получу касательно кампаний принца Баденского?[797] Обещали Вы их мне прислать.) Жалеете Вы меня за то, что принуждена со всех сторон удары отражать. Предупреждаю Вас чистосердечно, что, меня жалея, угодите мне едва ли, потому что я никогда жалость вызывать не хотела, а предпочла бы зависть рождать, сама же ни единой душе никогда не завидовала. Теперь же, прошу Вас, из списка тех, чьи удары я отражать принуждена, шведского короля вычеркните; следственно, меньше у меня дел и больше времени, чтобы Вам ответить, надеюсь, однако, что наша переписка издана не будет, в отличие от злосчастных моих писем к Вольтеру, которые свет увидели, к великому моему огорчению. Я своей рукой только к тем пишу, про коих думаю, что любят они меня, и коих уважаю; сами знаете, что я за остроумием и краснословием не гоняюсь, следственно, не для того пишу, чтобы меня тиснению предавали, а как увижу слова свои в печати, кажутся они мне глупы бесконечно. Когда Вольтер опасался, что у меня на его фернейские часы денег недостанет, он просто-напросто доверился россказням герцога де Шуазеля, оный же повсюду меня расписывал сумасбродкой без денег и без средств; чтобы ему потрафить, надобно было про то рассказывать, и в самом деле рассказывали. Луи-Филипп Сегюр здесь в бумагах его все то обнаружил, о чем я говорю; все, кто Россию не любит или со мной несогласен, павлиний хвост распускали, об том толкуя. Вы меня воображали задравшей подбородок, а того не знаете, что в детстве часто слышала я от покойной гувернантки моей мадемуазель Кардель совет подбородок опустить пониже; считала она, что он у меня слишком острый и что могу я им встречных уколоть. Мадемуазель Кардель была девица остроумная, а меня вечно в неуклюжести упрекала и в неловкости; у барона Гримма, должно быть, целый запас имеется слов, дел и премудростей мадемуазель Кардель[798]. Не знаю, что сталось
с тем скверным бюстом эрмитажным, о коем Вы мне вопрос задаете, одно могу сказать наверное, теперь он где-то в другом месте стоит, и я от того счастлива безмерно, ибо во мне от него желчь разливалась; вид он имел наглый, а дурные художники и скульпторы именуют такой вид величественным и тем, в сущности, собственные промахи прикрывают. Кажется мне, что Ваш «Приют»[799] Ваш собственный подбородок сильно вверх задерет, коль скоро утверждаете Вы, что он от всех нелепостей земного шара и свободы уберечь может. Когда бы высказала Вам все, что о сей свободе думаю, исписала бы еще целый толстый том, ведь сия французская мода уже в эпидемию превращается, с чем я и поздравляю Турцию, лишь только права человека восторжествуют, турки всю Европу покорят, не пройдет и года, как с саблей в руке всю эту часть света в мусульманство обратят, как паша Купрули[800] — Боснию. Говорят, с 14 июля все конфедераты что ни день, то пьяны, а как не бывает следствий без причин, должны же быть причины и у пьянства ежедневного всех жителей парижских. Думаю я, что Вольтер и сочинения его учинили бы диверсию против бессмысленного фанатизма нынешнего, каковой, впрочем, долго продлиться не может, Вольтер никакого фанатизма не любил, а сочинения его большое имели влияние на умы современников. Незнающие обоего пола в том же самом состоянии пребывают, в каком Вы их оставили, и неспособны, как и было сказано, стихи, Вами приведенные, продолжить, невзирая на двух превосходных учителей, которые из сил выбивались, чтобы научить их мысли размерять. Впрочем, люблю больше стихи господина де Сегюра, нежели его прозу[801], нападает он в ней на крикунов из Национального собрания, которое все ломает и разбивает, все отнимает, но ничего не дает взамен, которое против всех законов и правил, доселе принятых, погрешает по недомыслию и на свет рождает только совершенные образчики безрассудства[802]. Невозможно точнее представить в лицах басню о членах тела человеческого, которые желудку приказывать вознамерились. Пишите мне столько, сколько Вам заблагорассудится, мне Ваши письма много удовольствия доставляют, и всегда найдется у меня время Вам отвечать. Я писем великого человека к его корреспондентам[803] не читала, на беду, когда принесли мне его бесконечные сочинения, напала я на семнадцать страниц, полных, не в обиду будь сказано великому человеку, сущих небылиц[804], и как их увидела, книгу закрыла и к остальному не притрагивалась. Не удивляюсь ни сотне телег, ни двум труппам актеров комических, помню расшитый камзол горностаевый с блестками под белым домино, который напоказ выставлялся с великой гордостью. Вот что значит до сорока лет ничего не иметь, после сего богатством бахвалишься, точно временщик. Разделяю я вполне горе Ваше и всей монархии австрийской из‐за смерти фельдмаршала Лаудона, герои так редки, хотела бы увидеть, как они все вместе в раю собрались, говорю о тех, которые умерли, ибо живым желаю долго еще блистательную свою карьеру продолжать. Незачем мне Вам о событиях на Балтике рассказывать, и без меня все знаете. После памятного разгрома в Выборгском
заливе, где захватили мы много кораблей и моряков шведских[805], гребная флотилия наша жестокое потерпела поражение, но для нас не так оно было разорительно, как первое для короля шведского; в момент подписания мира принц Нассау шведскую гребную флотилию снова запер[806]. Имелось этим летом у Вашей так называемой непоколебимой[807], к чему непоколебимость свою приложить, а коль скоро все по нашим желаниям сбылось, стало быть, и наука впопадности тут себя оказала, в этой науке большая имеется нужда. Прощайте, желаю Вам здравствовать.
В Царском, 5 августа 1790 года
Екатерина II принцу де Линю, СПб., 6(17) ноября 1790 г.[808]
Господин принц де Линь. Не бойтесь, я с Вашими письмами так поступать не буду, как с письмами соседей моих, Ваши мне всегда удовольствие доставляют, а другие нередко скуку навевают, посему я их немедля отдаю на рассмотрение глубокомысленному моему Совету, с мнением которого согласна всегда, когда он согласен с моим, меж тем как Вам отвечаю с охотою собственноручно. Газеты пекинские утверждают, что китайский мой сосед, чьи маленькие глазки Вы упоминанием почтили, все бесконечные обряды, кои ему предписаны, соблюдает с точностью истинно образцовой. Что до персидских моих соседей, всякий месяц только тем заняты, что друг друга истребляют, сходство у них есть немало со льдинами в Ледовитом океане, которые в бурю одна другую толкают и разбивают. Поляки, чтобы свободой насладиться вполне, намерены покориться военному произволу самому деспотическому, причем выбор сей совершенно добровольный, ибо каждый вправе либо взять звонкую монету, которую ему посулили, либо ее отвергнуть. Селим со своим Диваном решил себе таких опекунов завести, которые бы им во всех делах вредили; придумано неплохо. Между тем мы своему похвальному обыкновению не изменим и будем их брать и бить на суше и на море. А Вы вот мир заключаете… Два барона подкрепят Верельский мир обменом послами. Англия вооружается, Испания торгуется. Король Пруссии[809] на диктаторство притязает, о каком дядюшка его в 1762 году не думал. Франция 1200 законодателей завела, коим не подчиняется никто, кроме короля. Голландия предпочла бы торговлей зарабатывать, чем на вооружение тратить и проч. Но я забываюсь, должно было мне Вам только о соседях моих толковать, а я всю Европу и Азию обозрела. Письмо Ваше, на кое отвечаю, мне граф фон Штаремберг привез и от почтовых расходов меня уберег, тем самым позаботились Вы о моих финансах, кои, если верить тем, кто лучше меня осведомлен, в очень скверном пребывают состоянии, ибо я две войны разом вела и ни единого, даже самого мелкого налога не ввела, то ли от бессилия, то ли от невежества. Вам с кузенами повезло, граф фон Штаремберг мне весьма любезным показался, хочется мне, чтобы воротился он довольный пребыванием здесь, а Вас бы нашел в лучшем здравии, чем при отъезде своем. Прощайте, любезный принц, будьте уверены, что я об Вас так же думаю, как и прежде.
В Санкт-Петербурге, 6 ноября 1790 года
Принц де Линь Екатерине II, Вена, 16 марта 1791 г.[810]
Государыня,
Странные нынче во Франции времена, литераторы в государственные мужи подались, а посему справедливо, чтобы величайший государственный муж литератором стал. Именно по этой причине, а также по причине восторга, какой во мне Екатерина Великий рождает, был я счастлив появлению здесь проездом господина де Мейяна: он от благодеяний своего отечества бежал, как другой бежал бы от гонений, он на многое был бы способен во все времена и даже в нынешнее, его уважают, возможно, люди, коих сам он не уважает, лишился он их стараниями ста тысяч ливров годового дохода и свои пенаты переносит за 800 лье от родного дома. И правильно делает, ибо истинное его отечество есть отечества гения.
Кажется мне, что Ваше Величество только ради него победу одержало. Кажется, что Ваши указы и все Ваше царствование ему принадлежат. Он всю империю поглощает; учреждения, заведения, щедроты, вознаграждения, трактаты и сражения — все сие для него.