Принц де Линь Екатерине II, Леопольдсберг, 11 июня 1792 г.[882]
Государыня,
Получил я из рук нашего нового посла[883] утешительный бальзам — убедился, что Ваше Императорское Величество обо мне помнит: и я, который ни во что не мешается, который в награду за то, что был персоной незначительной, желаю не значить вовсе ничего и сего добился, — не смог я не сказать нашему [молодому] королю[884], что почтенная его и победительная союзница хорошее имеет мнение о любезном племяннике своего дядюшки, да славится его память, а я залогом служу его собственных чувств по отношению к Вашему Императорскому Величеству. Радость его и благодарность за то, что я сообщил, и то, что прибавил он мне о мечте своей заслужить милость Вашего Величества к нему и его империи, больше мне поведали о мыслях его, чем все дипломатические декларации, коим, даже если искренни они, верить можно лишь вполовину.
Когда бы не помнил я каждого слова, слетевшего с уст самых очаровательных, и не знал, среди прочего, что Ваше Величество аллегорических картин не любит, а я и сам их не выше ценю и не лучше понимаю, чем пантомимы балетные, но когда бы любил, заказал бы портрет Вашего Величества и велел Вас изобразить между Правосудием и Достоинством, а перед Вами Слава, просится в Ваше общество. Ваше Величество всегда как будто говорит:
Слишком я рассеян, чтобы в распри клубов мешаться: по привычке начну, того и гляди, стрелять по солдатам в [синих?] мундирах, рядом со мной выстроившимся; задушу фейяна, приняв его за якобинца, удавлю монархиста, спутав его с республиканцем: не имею я чести никаких прозваний знать, кроме роялиста, а греческий недостаточно выучил для того, чтобы понять, кто такие
Империя Оттоманская России так хорошо послужила, что Ваше Императорское Величество из признательности о ней печься станет еще больше в мирное время, чем в военное. Два тома вышли уже[885]. Надобно продолжать. К кому же обращаться в этом мире по всем вопросам, как не к Вам, Государыня? Сочинитель просил меня сей проспект вниманию Вашего Величества предложить, а его самого — Вашему покровительству вверить. Вижу я, с какими стараниями хлопочет он здесь о своем труде — великолепном и правдивом.
Надеюсь, что Ваше Величество свой продолжает, коему оба эти достоинства присущи, и что господин Николаи перевел из него уже больше тех трех томов, кои у меня имеются. Причитаются мне также, полагаю, один или два тома эрмитажных. Ежели Вы, Государыня, один час отнимете от смотра послеобеденного, учиняемого богам и императорам, которые Вас не стоят, сможете еще больше добра и чести оказать Европе, не говорю: республике словесности, поскольку сию республику люблю не больше всех прочих: само слово мне отвратительно.
Быть может, именно поэтому люблю я величайшую державу из держав земных. Ваше Величество над умами и сердцами власть имеет ужасную и деспотическую. Ум мой покорили, сердце тронули: а потому нет у меня никакой свободы и не могу я не испытывать восхищения и почтительнейшей преданности, с коими имею честь оставаться,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
В приюте моем на горе Леопольдсберг возле Вены
11 июня 1792 года.
Екатерина II принцу де Линю, 1(12) ноября 1792 г.[886]
Господин принц де Линь. Среди всех несчастий разнообразных, коими нынешний год богат, одно из тех, что сильнее всего меня опечалило, сжало сердце вдвойне, втройне больнее, — потеря Ваша, кою Вы оплакиваете[887]. Если сочувствие мое может Вас в сих прискорбных обстоятельствах утешить, будьте уверены, что сожаления мои равны уважению, какое мне добродетели и подвиги принца Шарля, достойного сына Вашего, внушали. Потеряло отечество в его лице защитника, в настоящее время несчастная Германия великую нужду имеет в героях непреклонных и верных неколебимо своим правилам, вдобавок грозит ей опасность быть затопленной новым извержением неисчислимых бедствий, признаюсь, ничего так не боюсь, как умов трусливых и хитрых, чьи правила никогда до конца постичь невозможно. Удивляет меня бесконечно, что дождь, грязь и недостаток продовольствия Кюстину[888], Дюмурье[889], Монтескью[890] и всей их шайке вперед продвигаться не мешают. Отчего одним дождь помеха, а другим нет? Отчего не обе стороны равно в грязи вязнут? Неужели трава и хлеб для мятежников сами собой вырастают, меж тем как противники их от голода и нищеты мрут; вот загадки, на кои должен нам «Меркурий» в следующем месяце отгадки сообщить. Увы! Увы! Увы! Слабое у меня утешение есть для тех, кто прекрасному, великому и праведному делу сочувствует всей душой: поступили во всем совершенно противоположно тому, что я предлагала, и чем все это кончилось! Сердце кровью обливается. Тем, кто дело своих повелителей отстаивает, нерадостно видеть, что знать французская и принцы из дома Бурбонов, ее возглавляющие, брошены умирать от голода и нищеты, без приюта и без средств. Баста, всего не перескажешь, одно лишь верно, что чувства мои неизменными остаются и что я Вас уважаю глубоко. Прощайте, желаю Вам здравствовать.
1 ноября 1792 года.
Принц де Линь Екатерине II, Вена, 15 декабря 1792 г.[891]
Государыня,
Как высказать Вашему Императорскому Величеству благодарность за цветы, какими благоволили Вы осыпать могилу моего бедного Шарля. Кто сам панегириков достоин больше Траяна, в надгробных словах знает толк. Вы, Государыня, когда пожелаете, есть истинный Боссюэ и Робертсон[892], или Монтескье, или Людовик XIV, или, лучше говоря, Вы больше всего этого, Вы есть Вы сами, а сие больше, нежели все великие короли и великие люди, нам известные.
Только тому, кто более их всех доверие внушает, смею я послать кое-какие размышления, каким позволил себе предаться в моем уединении, а равно и меморию, кою господин де Мейян сейчас закончил[893]. Сие есть продолжение наших бесед, какие кончаются всегда гимном Вашему Императорскому Величеству. С превеликим удовольствием увиделся я здесь с храбрым и любезным генералом Зубовым[894], о коем мой бедный Шарль мне столько рассказывал и чудесные его подвиги при осаде Измаила описывал. Не встречал еще человека, который бы так скоро любовь снискал и о котором так бы здесь сожалели, хоть и мало его узнали.
Письмо, коим Ваше Величество меня удостоить благоволили, в дороге целый месяц находилось; подобно оно манне небесной, которая все вкусы разом имела. Помимо возвышенности, справедливости и логики есть в нем доброта и сочувствие. Именно уповая на две последние добродетели, эмигрант из рода Монморанси, один из лучших и самых ревностных генералов здешних[895], Вам это письмо доставит. Он нигде чести не находит, кроме как под зелеными мундирами, где бы их ни носили: на брегах Танаиса, Борисфена, Волги, Буга, Днестра или пяти морей[896], которые Вашему Императорскому Величеству служат смиренно.