Принц де Линь Екатерине II, Вена, 8 мая 1793 г.[902]
Государыня,
Тот, кто никогда никем, кроме Вашего Императорского Величества не восхищался, прав был, когда сказал, что если бы Бога не было, его следовало бы выдумать[903]. Надобно людям каким-то существом восхищаться; от незримого переходят они к зримому, от Создателя к созданиям. Так родилась любовь к одним и восхищение другими, которых всегда очень мало на земле имелось, а теперь всего одна осталась. Так появился культ, для тех приятный, кто его исповедует, а у меня — нужда писать Вашему Императорскому Величеству, хоть и нечего мне сказать.
Потребна мне вся моя умеренность, чтобы чаще не писать. Кажется, недуг мой усиливается приблизительно раз в четыре месяца, и тогда уступаю я безудержному желанию повергнуть к стопам Вашего Величества уверения в моем благоговении.
Итак, ныне Петербург и Версалем, и предместьем Сен-Жерменским сделался. Путешествие внука Генриха совершилось в реальности и в прозе, а не в вымысле и в стихах, как вояж деда его к королеве Елизавете[904]. Петр I по всей Европе проехался: ныне вся Европа к Вашему Величеству устремилась. И лучше ничего выдумать не может, ибо сия Европа повсюду так сильно изуродована, чернилами и кровью замарана, что я ее узнать не могу и не дерзаю спрашивать, что в ней происходит.
Представляются мне Бахчисарай, Очаков, Измаил и Белград смутно, как в тумане. Я заснул и видел чудовищные сны. Стоит мне, чтобы сон прогнать, за новую книгу взяться, как тотчас ее в лицо швыряю тому, кто ее поднес. Возвратился я к древним. Теперь читаю Тацита[905], как будто впервые, и хотел бы таким великим мужем быть, как Вольтер, прославивший сказки «Тысячи и одной ночи»[906], или Руссо, ту же услугу оказавший Робинзону Крузо[907], ради того чтобы превознести Амело де ла Уссе[908], чьи исторические и политические примечания кажутся мне сочинением самым полезным и самым глубоким об умениях государей и обязанностях подданных. Сей господин философом не был. Думаю, что Монтень и Мольер, кои таковыми были, сами того не зная, и притом величайшими, премного бы разгневались, когда бы узнали, что нынче всякие оборванцы себя философами именуют.
Помню, что Ваше Императорское Величество по сему поводу думали 13 лет назад, когда еще о сих санкюлотах и помину не было. Короли римско-католические и в первую голову папа лишились своих янычаров, когда бедных сыновей Лойолы выгнали, кои хоть и в черном ходили, но на чертей не походили и коим Ваше Величество приют дали, выказав много благородства и здравомыслия[909].
Сии два достоинства кабинет петербургский отличают вот уже тридцать лет. Кабинет сей самый маленький в мире. Всего-то в нем несколько дюймов в высоту от бровей до волос и в ширину от одного виска до другого. Кабинет сей на будуар не похож, ибо носит всегда на себе печать ума светлого и спокойного[910].
Имя Платона, полагаю, счастье приносит: и божественный Платон[911] приходится, быть может, крестным отцом тому, с кем почел бы я за счастье познакомиться[912], особливо с тех пор как любезнейший и превосходнейший посол русской моей родины на родине австрийской[913] столько мне о нем рассказал. Человек он весьма разумный и сдержанный, однако ж не преминул поручиться, что, когда бы я сего Платона увидел, сердечно бы к нему привязался. Не забыл я и другого Платона, также весьма достойного, которого так полюбил за изящество греческое, красноречие римское, ученость древнюю и новую и обхождение любезное и пленительное.
Ваше Императорское Величество всегда платит исправно и то, что должна, и то, чего не должна, однако ж задолжала мне один том эрмитажный[914] и свою историю России[915], если продолжает она ее не только делами, но и писаниями.
Хотел бы ее сам перевести на французский с перевода господина Николаи или кому-то сей перевод поручить. Счастлив узнать о приятностях, коими наслаждается граф Эстерхази[916]. Полагаю, более всех прочих судить могу о том, сколь он сего достоин: никто так часто его не наблюдал в самых разных обстоятельствах, в коих выказывал он и ясный ум, и доброе сердце.
Самые набожные мусульмане из Мекки не возвращаются такими счастливыми, как паломники из Петербурга. Видно у них в глазах довольство, а в душе сожаления о отъезде. Я и сам в это паломничество двинусь, лишь только смогу, а покамест помышляю о счастье прошедшем не без печали, но зато о грядущем, пожалуй, еще возможном — с радостью.
Нет у меня слов, чтобы письмо закончить. Ибо все те, что уважение и преданность выражают, слишком кажутся слабыми. Тем не менее именно с этими чувствами, а равно с энтузиазмом и восхищением пребываю,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
Вена, 8 мая 1793 года.
Принц де Линь Екатерине II [Белёй, 1793 г.][917]
Государыня,
Сейчас украл у Вашего Величества вид царскосельский, именно колонну Кагульскую, вместо коей воздвиг обелиск из белого мрамора, высотой 45 футов. Посвящения на нем следующие. С одной стороны,
На опушке сего луга, среди апельсиновых деревьев в кадках, в землю врытых, стоит мраморный храм полуразрушенный, а под ним в долине великолепный каскад днем и ночью воды струит.