Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами,

Премного я доволен тем ливнем из брильянтов, табакерок, перстней, шуб, халатов и земель, который меня окатил походя.

Вот, например, дело выгодное и для господина инспектора артиллерии[935], и для меня. Но не знает он, что я сутяга. Иначе не стал бы, конечно, с тем сутяжничать, кто не сутяжничает ни с кем; ведь все о нем только хорошее говорят, и я уж чувствую, что любить его начинаю, хоть и мало знаю.

Итак, пусть знает господин инспектор артиллерии, что не продаю ему ту скалу, на три-четыре туаза в море выдающуюся, на которой начертал я, по пояс в воде стоя, божественное имя Екатерины Великого, а с другой стороны (прошу за то у Вашего Величества прощения) имя той дамы, что мои мысли занимала в ту пору, но оно такими маленькими буквами написано, что нетрудно будет его стереть. Может Ваше Императорское Величество эту скалу увидеть на рисунке Партениццы, который Вам представил, изображены на нем планы построек, которые бы там возвел, когда бы не Юсуф-паша[936], благодаря которому умножилась слава России.

Желаю я этой скалой владеть, на нее притязаю, ее требую, пускай зовется скалой Линя. Ни посредничество, ни посредники не нужны. Так я при одном дворе торговаться выучился.

Его Императорское Величество, да славится вечно его память (как прекрасно говорите Вы, Государыня, о достойном своем друге), обещал мне виноградники токайские и виноградарей. Уверен, что превосходный наш, возлюбленный и почтенный посол граф Разумовский, графу Зубову весьма преданный, все, что только требуется, сделает, дабы ему эти виноградники в собственность доставить, коли он того пожелает; разве что сделалось это совсем невозможным.

Если хитроумный и добродетельный Селим[937] принудит Ваше Величество на Константинополь идти, отправлюсь туда в зеленом мундире с тремя пуговицами на обшлаге, который до сих пор храню и люблю всем сердцем. Скала моя дает мне право носить буро-зеленый бархат с серебряным шитьем; вдобавок есть у меня собственный дом в Екатеринославе, и там, на брегах Борисфена, я свою колонию устрою, когда отправлюсь повергнуть себя к стопам Вашего Императорского Величества, только дождусь, чтобы малая Европа Западная от умопомрачения исцелилась[938].

Составляют здесь планы кампании: но боюсь, как бы, покамест здешние воины будут моря, Рейн и Дунай пересекать, не перешли цареубийцы Маас, Самбру и Лис тремя большими полчищами по трем разным мостам прежде, чем соберется большое войско, чтобы им противостоять, и в укрепленный лагерь Мобёжский перепрыгнет на русский манер. Всю зиму, пока подлые карманьолы шли одни к Рейну, а другие в Вандею, заклинал я сие сделать. Но вот уже два года, как проповедую в пустыне. Царство мое не от мира сего[939], да и не желаю, чтобы было оно от сего мира, ибо потребно для того, чтобы пошли дела совсем плохо и началась четвертая кампания, на которую бы меня призвали, хотя не умею я себя представлять никому и никак.

Если Ваше Императорское Величество доверием графа Ангальта[940] пользуется, прошу мою к нему почтительную просьбу поддержать, ибо пишу к нему, дабы попросить о милости от лица князя фон Кауница, обоих графов Кобенцль[941] и меня самого. Придется Вашему Величеству рано встать, чтобы его уловить и аудиенцию испросить.

Я же у моей Государыни лишь одной милости прошу — чтобы оценила она, что не всякий раз дерзаю я ей писать, когда того желаю, и одаривала меня по-прежнему теми милостями, что для сердца моего драгоценны. Полно оно одними и теми же чувствами вот уже четырнадцать лет. Чувство же восхищения живет в нем уже тридцать лет, но после к нему благодарность примешалась, а также самый пылкий энтузиазм, обожание и преданность верная и почтительная, с которой честь имею пребывать,

Государыня,

Вашего Императорского Величества

Всепокорнейший и верный подданный Линь.

Вена, 25 февраля 1794 года.

Принц де Линь Екатерине II, Вена, 13 апреля [1795 г.][942]

Государыня,

Когда бы не было увы! самым печальным возгласом в мире, начал бы с него последнее письмо, которое имею честь писать к Вашему Императорскому Величеству, ибо кажется мне, что не желаете Вы более их получать. Прежде лишал я себя этой чести или, вернее сказать, себя удерживал из боязни употребить во зло доброту, с какой Ваше Величество тотчас мне отвечали. Но как пальцы мои, а вернее сказать, губы вот уже полтора года эти драгоценные и священные начертания осязать не могут, боюсь я узреть то, что написал однажды Иосиф II, да славится его память, одному большому сочинителю меморий, Kein Antwort ist kein Antwort[943]. Последние пятнадцать лет никогда больше полугода не проходило, чтобы не мог я наслаждаться сим несказанным счастьем. А теперь за полтора года уже четвертое письмо пишу к Вашему Величеству, и первое печальное из тех шести с лишним десятков, какие благоволили Вы принимать милостиво и ласково.

Госпожа Лебрен[944], с которой письмо посылаю, всех живописцев ныне существующих превосходит. Однако и она горесть мою изобразить не сможет. Потеря состояния не слишком меня опечалила, я сего ожидал, ибо знаю тех деятелей, коим суждено было столько стран потерять и через столько рек переправиться задом наперед. Но потерять возможность переписки драгоценнейшей, приятнейшей и почетнейшей — куда хуже, чем Белёй потерять.

На горной скале, которую назвал я Мой приют, выстроил я маленький павильон 10 футов в диаметре и его Белёем нарек. Сим утешился. Знаю по-прежнему все, что до Вашего Императорского Величества касается. Знаю, что обладаете Вы здоровьем непоколебимым, таким же, как и душа Ваша, кою всегда таковой называл. Что же до моей души, она непоколебимой сделалась не силою ума, но силою обстоятельств, ибо нет более мочи терпеть все оплошности и интриги, которые войну самую нетрудную превратили в самую неудачную.

Думаю неустанно о былых временах: сожалею о счастливых мгновениях, когда слагал дань почтения к ногам Вашего Императорского Величества, когда слышал Вас, видел, боготворил. Дань эту обыкновенно изблизи не приносят, только для Вас одной, Государыня, исключение делается. Ныне издали, к несчастью, Вашему Величеству в почтении клянусь и прошу принять и на сей раз все изъявления моей благодарности, все порывы моего энтузиазма, все признания в моем фанатизме и уверения в почтительнейшей преданности, с которой честь имею пребывать,

Государыня,

Вашего Императорского Величества