Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами,

Должен признаться Вашему Императорскому Величеству, что не сам все сие нарисовал, ибо по милости благодетельной феи из Двух кузенов[920] нет у меня никаких талантов: однако насчет наций, кои, по мнению моему, в упадок пришли, есть мне еще что сказать. Я почти всегда со всем светом соглашаюсь по лени, да и мало есть людей, к спору годных. Могу ли к сказанному вернуться, коль скоро только от Вашего Величества ожидать можно, что однажды в жизни с собственным мнением не согласитесь. Сделали Вы мне честь поведать в карете, по дороге в Царское Село, в 1780 году, что и Петру I случалось такое позволить.

Полагаю я, подобно Вашему Величеству, что от сотворения мира китайского или христианского страсти всегда одни и те же. Быть может, по всей земле постоянно одна и та же сумма добродетелей и пороков, добра и зла распределяется. Но когда одна часть всего этого в одной стране собирается, стараниями большой правительницы, вижу я, что страна эта поднимается высоко, а когда другая часть в другую страну отходит, та страна падает низко.

Афины и Рим исчезли. Париж и Франция на наших глазах исчезают. На вершину славы, мощи и художеств Петербург и три или четыре России взлетели.

Ваше Величество в мастерской Петра I кое-какие материалы и мелочи, в дело не пошедшие, отыскали. Воздвигли здание, многое к нему прибавив. К тонким канатам более толстые присовокупили и огромную машину в ход пустили. Теперь остается только время от времени колеса смазывать.

Без Вас, Государыня, осмелюсь сказать, имела бы Империя Ваша вид отощавшего колосса, и ничего более. Ваше Величество к ее гигантской фигуре немалые сделала прибавления, и стал колосс веселым, упитанным и здоровым на вид. Исцелила его от многих недугов, в частности избавила от вшей, именуемых ногайцами, буджаками, гайдамаками и крымчанами. Аппетит его умерила и кормит в точности так, как нужно.

А я все свое твержу, уж простите великодушно, и в который раз скажу, что в сравнении с Вашей империей все прочие государства, края и правительства в упадок приходят.

Дражайший и неподражаемый, любезный и восхитительный князь Таврический, который тавризировал так прекрасно глупцов-мусульман, природу истощил надолго, ибо из той материи, что на него пошла, выкроить можно было бы сотню мужей храбрых и умных; смотрели бы на них с удовольствием и в дело употребляли с пользой.

Когда бы не боялся я, что по прочтении моего письма поредеет строй пашей, или колонн, или реп, я бы ему написал.

Впрочем, вижу, что никогда еще не бывало постскриптума столь пространного: и обязан я поскорее уверить в глубоком почтении и восторге, с коим пребываю,

Государыня,

Вашего Императорского Величества

Всепокорнейший и вернейший слуга русский и татарский Линь.

Принц де Линь Екатерине II, Белёй, 26 сентября 1793 г.[921]

Нечем Вашему Императорскому Величеству заняться. Малое хозяйство в полный порядок приведено, а когда бы Вас послушались, были бы и прочие хозяйства в порядке: и почти неизвинительны Вы, если в праздности, деятельностью рождаемой, чуть ли не полгода бедного человека без писем оставляете.

Не имею я чести ни одного другого европейского государя знать, да и они обо мне не знают: понял бы, что дела мешают им мне ответить, когда бы дерзнул им написать. Кто-то занят был бы планами кампании, кто-то — своими финансами. Кто-то — своими зимними квартирами, кто-то — своим оттуда возвращением. Кто-то — своими министрами. Кто-то — оппозицией. Кто-то — своим семейством, женой и детьми. В конце концов у каждого свои дела. Но Ваше Величество все дела вершит четырьмя строками, четырьмя кораблями, четырьмя батальонами, а нынче только своими капризами в Царском Селе занята, потому что других занятий не имеет. Очень я доволен всем тем, что в моем Царском Селе устроил, где после недурных преобразований столько выстрелов делаю на охоте, сколько слышу кругом выстрелов пушечных. Мне история каждого из этих выстрелов известна, потому что герцог де Ришелье и граф де Ланжерон, кои ни одного сражения не пропускают и, облачившись в зеленые мундиры, и к славе, и к опасностям привычные, меня навещают после каждого сражения и каждого взятия крепости, при коем их русская и старинная французская храбрость себя явили.

Тем временем сделался я учителем языка. Уроки мои порой не слишком учтивые и грамотные, но всегда совсем не гражданские. Генеральной ассамблее той провинции, которой я управляю, строго-настрого запретил употреблять слова твердые и решительные замечания, требующие немедленного ответа. Учу их говорить о смиренных замечаниях; изгоняю из их словаря слова предложение собранию, амбиция, позиция; говорю им, что те, кто не станет себя спокойно вести и верноподданно, заслуживают сентябризации[922]: посему на днях в Вену уеду до весны, а провинцию свою оставлю переученной и мирной.

Итак, вот еще одно семейство столь же счастливое, сколь и добродетельное и сочувствие вызывающее. Счастливы Вы сами, Государыня, и выбирать умеете, кого осчастливить. Граф де Шуазель этого заслуживает по многим причинам, а сын его[923], с которым я хорошо знаком, в высшей степени отца достоин и щедрот августейшей моей государыни. Сколько ни спрашиваю известий о моей Партеницце и Никите[924], ответа ни от кого не получаю. Сказали мне, что надобно их в списки занести на мое имя; надеюсь, что граф Зубов[925] так же исправно моими делами займется, как занимается делами Вашего Величества. Возможно, мой управляющий жид Хамочи Зетлес уже умер, оттого что слишком много пел в синагоге в Кременчуге, Екатеринославе или Херсоне, где он свой торговый дом содержал.

Хотел бы я знать, по-прежнему ли Вы, Государыня, к медалям имеете пристрастие и так же ли биток в лузу посылаете с мыслью о Пекине или Византии, улыбаетесь милостиво и одновременно кого-то милостью жалуете, благодаря за услугу и к новым услугам побуждая.

Надобно мне воображать блистательный и счастливый день Вашего Величества, чтобы изгнать воспоминания о дне в тюрьме Консьержери, меня беспрестанно мучающее. Злополучная принцесса, которую я имел счастье и возможность видеть постоянно в течение двенадцати лет кряду… добросердечная и беспрестанно клеветам подвергавшаяся… в себе соединяющая столько превосходных и любезных достоинств… имеющая могущественных родственников… ах боже мой! Необходимо мне немедля мысленно в Петербург перелететь[926].

Воображаю, будто там нахожусь. Кажется мне, что самолично туда дань восхищения приношу. Кажется, что плачу от нежности и энтузиазма. Уверяю в почтительной преданности, которая только вместе с жизнью моею кончится и с которой пребываю,

Государыня,