Вена, 13 апреля.
Екатерина II принцу де Линю, Царское Село, 3(14) июля 1795 г.[945]
Господин принц де Линь. Слишком уж Вы на расправу скоры: если я Вам полтора года не отвечала, думаете Вы, что я Ваших писем больше получать не хочу. Подумать можно, что Вы на сем свете не видели никогда медлительности, опозданий, писем без ответа, курьеров, которые вот-вот уехать должны и не уезжают вовсе никогда, приказов, отданных или не отданных, которые не выполняются, и проч., и проч., и проч. В прежние времена, кажется мне, полагалось хоть словечко позволить сказать тем, о ком речь идет, особливо ежели с ними пятнадцать лет знаешься. Но в наши времена, когда повсюду увы звучат, когда все правила принятые и установленные, кажется, ниспровергнуты, потому что было то ниспровергателям угодно, никого, разумеется, удивлять не должно, что новые моды торжествуют, скорые на несправедливость. Может статься, привыкнут к сему, как привыкли отступать и через реки переправляться задом наперед всякий раз, когда в прежние времена принято было наступать. И вот, спрашиваю я Вас, следовало ли извещать Вас печально обо всех увы, о злосчастиях и о совершенном моем недовольстве всем, что происходит? Писать Вам письма, пережевывая одну и те же скучную хулу, и тем Ваши неудовольствия умножать? Нет, предпочитаю Вам отвечать в тот миг, когда луч надежды воображение мое озарил и когда кажется мне, что зло уменьшить возможно и разом в добро превратить, злобные и скверные интриги расстроить без труда, а после останется лишь воротиться к незыблемым правилам власти королевской.
Признать незамедлительно королем Людовика XVIII[946]. Позволить верным его подданным надлежащие средства употребить, чтобы во Франции сплотиться. Англичане там уже высадку учинили[947], ежели она успехом увенчается, все остальное нетрудным сделается и произойдет из этого скорый мир; Франция желает короля, все страны желают мира, за чем же дело стало? У нового короля ни в продовольствии, ни в средствах недостатка не будет, а все прочее уже его дело, не наше. Покинете Вы тогда Ваш приют 10 футов в диаметре и в Белёй воротитесь. Мы оплакивать прошедшее прекратим, а госпожа Лебрен, написав портреты двух хорошеньких особ: великой княгини Елизаветы, супруги милого моего внука Александра, и старшей из внучек моих, во Францию воротится вместе со всеми прочими эмигрантами. И после всего этого станем мы друг другу писать письма такие же веселые, как и прежде. Прощайте, будьте здоровы и уверены, что мыслю об Вас по-прежнему.
В Царском Селе, 3 июля 1795 года.
Принц де Линь Екатерине II, Вена, 22 октября 1795 г.[948]
Государыня,
Целовал я еще и еще раз каждое слово каждой строки письма, коим Ваше Императорское Величество меня почтили. Добрые Ваши слова меня гордости преисполняют и душу мне возвышают в такую пору, когда все кругом ее унизить норовит.
Прошу прощения у Вашего Императорского Величества за то, что в такие подробности вхожу. Но ведь дело идет о дочери кавалера ордена Святого Георгия… Мать эта выходит за Винцента Потоцкого, и все земли, которые в наследство получила или должна получить от дядюшки своего, повешенного епископа Виленского, мужу отдает.
Осмеливаюсь со всей почтительностью умолять Ваше Императорское Величество благоволить приказать, чтобы не лишили мою внуку Сидонию сих земель, в Ваших владениях находящихся. И вновь прощения прошу за то, что умножаю число тех, кто Вашей благодетельной помощи алчет.
Вашему Императорскому Величеству большое удовольствие приносят мелкие дела такого рода. Вы указ сочиняете так же легко, как пословицу. Впрочем, есть у Вас и без меня что прочесть. Посему повергаю себя к стопам Вашего Величества с глубоким восхищением, с живым энтузиазмом, с преданностью безграничной и с тем почтением, с каким пребуду до конца дней своих,
Государыня,
Вашего Императорского Величества
В Вене, 22 октября 1795 года.
Принц де Линь Екатерине II, Вена, 28 апреля [1796 г.][950]
Государыня,
Беру на себя смелость поблагодарить Ваше Императорское Величество за приказы, отданные, как донесли мне, в Литве, дабы помешать дурной матери[951] лишить наследства дочь, которую она бросила, когда той месяц от роду исполнился, и с тех пор ни единого раза о ней не справилась, внучатую племянницу жертвы ужасного восстания варшавского и дочь павшего героя, который имел честь носить на шее ленту прекрасного ордена Святого Георгия. Куда более достойна она сочувствия, чем некий бесчувственный и алчный супруг, который желает ей только маленькую пенсию оставить, а большое наследство отнять.
Все сие самые грустные мысли мне навевает, но за ними воспоминания приходят о счастье, каким наслаждалась Европа и, главное, каким сам я наслаждался девять лет назад в это время, когда отправились мы в великолепное наше плавание по Борисфену. Присутствие Вашего Императорского Величества во плоти все кругом украшало, и мы не только Вашему обществу радовались, но, казалось, причастны делались ко всем Вашим триумфам.
С той поры, великий боже! сколько людей честь, жизнь и состояние потеряли! Три или четыре миллиона человек с лица земли исчезли. Вся земля преступлениями покрыта и только та, где Ваше Величество царит, чистой осталась, незапятнанной, почтенной и почтения достойной ради чести века. В других же местах повсюду интриги и дурной выбор довершили бедствия той малой части Европы, которая счастья не имеет в состав Империи Российской входить.
Сии печальные размышления напоминают мне роман прелестный, чувствительный, пикантный, веселый, грустный, разнообразный и глубокий, который господин де Мейян в Венеции закончил и мне оттуда прислал. Называется он «Эмигрант»[952], я над ним и смеялся, и плакал порой от возвышенных мыслей и от сочувствия. Эти два жанра равно далеки от того единственного, который, как Ваше Императорское Величество говорит, никуда не годится, — жанра скучного[953].