Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами,

Принц де Линь Екатерине II [1787 г.?]. Копия письма недавно найденного, которое послал я императрице в Царском Селе из своей комнаты в ее[960]

Ваше Императорское Величество неправы были вчера, и очень неправы: а когда случается такое, Вы на своем стоите мягко, но решительно. Не делом, это невозможно, а словом. Поздно уж было спорить: сие только для кареты подходило[961]. Но как было спорить на глазах у двух-трех мундиров синих, красных или пестрых; что бы сказали они, когда бы увидели, как самодержице Российской перечат, за которую все цвета стоят, а равно и разум, ибо сие почти всегда одно и то же. Ваше Величество о своем правлении сказали: шли бы дела лучше, будь я мужчиной. Так вот, ничего подобного. Когда бы императрицы Анна и Елизавета мужчинами родились, были бы их царствования ничтожны, а между тем правили они не без славы[962]. Последнее же царствование великолепно и варварству почти полный положило конец. Говорить сие Вам, Государыня, дабы Ваше превосходство доказать, значило бы жалкий мадригал сочинить, а сравнивать Ваше царствование с предшествующими значило бы отделаться эпиграммой. Нет между ними сходства. Великий муж, одетый, как Вы, Государыня, куда лучше, нежели великий муж с саблей на боку. То и дело норовит ее из ножен вытащить. Кстати сие, если скипетр вот-вот из рук выпадет, но куда лучше его твердо в руках держать, как Вы, Государыня, его держите. Тот другой желает, может статься, героем сделаться. Хорошо сие для нас, подданных, но для государя опасно: грозят ему зависть генералов, дух партий в собственной армии, разорение или узурпация. Великий муж исчезает нечувствительно и уступает место удачливому покорителю, который порой тем кончает, что его самого покоряют. Насаждает он при своем дворе скрытность министерства, суровость военного лагеря, дурное расположение духа, недоверчивость и высокомерие. Кто знает, что бы сталось с великим мужем женщиной, когда бы родилась она великим мужем мужчиной. Пожелали бы Вы, Ваше Величество, не только всеми Россиями повелевать, но и всеми славами, и если Господь, сильный в брани, позабыв апостольскую свою церковь, покровительствовать стал бы церкви римской или мелким храмам религий незаконнорожденных[963], а Вас оставил, ни за что бы Вы не стали на Пруте капитулировать[964], как тот герой, что героем сделался, сам того не зная, или в Турцию бегством спасаться, как герой, ему противный[965].

Женский пол Вам ту уверенность сообщает, от коей рождается величавость, то спокойствие, от коего рождается некая благородная нега, не равная бездеятельности и ведущая к размышлениям. Не поручусь за Ваше Величество верхом, но поручусь за Вас, когда Вы за столом сидите и великолепная Ваша голова, прекрасной рукою подпираемая, трудится так же неторопливо, как движется Ваше Величество, когда входит в гостиную Эрмитажа, но зато дела вершит очень скоро.

Товарищи мои, мурзы таврические, мужчину бы так ласково не встретили, а запорожцы, соседи мои по землям, которые Вы, Государыня, мне подарили, протянув в окно быстроходной галеры свою прекрасную руку в сторону левого берега Борисфена, — запорожцы величественному императору, который пожелал бы все своими глазами увидеть, засаду бы устроили. С женщиной такого бы не случилось. Мужчина теряет от пристального рассмотрения. Женщина приобретает. Ничего от нее не ждут, и от удивления переходят к уважению, а после к восхищению; если она вдобавок любезна, дружба и преданность к сему прибавляются и ничему не мешают.

Разве дерзнул бы я все сие написать мужчине, который воображает всегда, что желают подданные ему польстить или его обмануть, или от него холодность скрыть, или ему показать талант, для него обидный? Низкие царедворцы мечтают взглянуть в глаза государю, а глаза сии зачастую не самые красивые на свете. В глаза государыне всякий стремится заглянуть, не рискуя обвиненным быть в низости, ибо не высокой должности ищут, но хоть малого успеха в свете. Герой покорять чужие края горазд, но своего покорить не умеет.

Великий муж на коне в трепет приводит генералов, солдат, вельмож и крестьян. Великого мужа в коляске с пятью-шестью хорошенькими женщинами вместо адъютантов люди легкомысленные приветственными кличами провожают, а люди мыслящие — благословениями. Несколько мошенников при виде сего экипажа смеются и говорят: мы от ее взора ускользнем. Будь Ваше Величество мужчиной, имели бы Вы на пятьдесят тысяч человек и пять миллионов больше. Поистине, не стоит труда изменять пол. У Вас и подданных, и рублей довольно, и Вы из садового киоска своего число тех и других преумножаете, а из палатки бы их уменьшили.

Как несхож Ваш взгляд приветливый и благодетельный со взглядом свирепым, каким бы Вы войско четырех— или пятисоттысячное обозревали?

Если по случайности, восторгом опьяненные, забываемся мы и больше говорим, чем следует, о Вашей чудесной и августейшей персоне, Вы себя по справедливости судите и, не обольщаясь, относите на счет галантности, какую женщина на троне пробуждает, быть может, еще сильнее, то, что отнес бы государь на счет низкопоклонства.

Государыня, привыкшая всех мужчин видеть у своих ног по обеим причинам, и как женщина, и как правительница, дурному расположению духа менее подвержена. Разве смог бы я Фридриху, Петру, Карлу, Людовику мое возмущение высказать, как высказал его однажды перед Вашим Величеством, когда услышал, что старинный закон предписывает на штурм первыми посылать приговоренных к смерти или негодяев, разные преступления совершивших. Поглядели Вы на меня, Государыня, поразмыслили — и ничего не сказали. Ручаюсь, что Ваше Величество сей приступ дикой учености с тех пор забыли.

Государь говорит всегда, что правду любит. Государыня того, что узнаёт, меньше страшится. Говорит она себе: все безмерно боятся мне наскучить, меня прогневить, в узком кругу моего расположения не удостоиться. Стало быть, то, что мне сообщают, вещь крайне необходимая и для меня полезная.

То, что в поступках женщины назовем мы твердостью, у мужчины обернется зачастую упрямством. То, что у нее не более, чем снисходительность, лень или покладистость, то у него слабостью назовут. От скольких вещей мелких и вспомогательных, которых не замечаем мы, зависят вещи куда более значительные. Красивая туника из расшитого алого бархата, которую Ваше Величество носит, большее впечатление делает, чем сапоги и перевязь, а ваши пять крупных брильянтов в волосах — чем шляпы до смешного огромные или до смешного маленькие. Прекрасная Ваша рука электризует всех, от часового, который ее целует[966], до Ираклия и Гирея[967]. Рука великого мужа, иссохшая, быть может, и исхудавшая, такого действия не произведет, а низкопоклонник самый проворный, который ее схватить поспешит, нос себе расквасит.

Когда бы сын Карла VI своего новорожденного эрцгерцога венгерцам представил, охватил бы их тот прекрасный порыв, под властью коего они саблю из ножен выхватили, как поступили они при виде юной и прекрасной, злополучной и великой принцессы двадцати четырех лет от роду, великой нашей Марии Терезии?[968]

Повторяю еще раз, будь Ваше Императорское Величество мужчиной, обладали бы Вы умом чересчур пылким. Господь ведает, что делает, и делает хорошо. Возблагодарите Его, Государыня, за то, что Вы женщина, а не мужчина. Возблагодарите Его на 50 языках Кавказа, на крымском турецком, на персидском Каспийского побережья, на китайском окрестностей Великой Стены, на греческом Ваших греков, но не на греческом Вашей греческой Церкви, который не что иное есть, как старославянский, на немецком из храмов штеттинских, на французском Церкви валлонской и на латинском — римско-католической. Да поверит Ваше Императорское Величество тому, кто ей крестным отцом сделался, портретистом и историком разом, ибо ее Екатериной Великим нарек.

Принц де Линь Екатерине II, 21 февраля 1790 г.[969]

Нет его более с нами, Государыня, нет того монарха, который делал честь званию человека, нет человека, который делал честь званию монарха[970]. Сей деятельный гений угас, точно источник света, чья оболочка погибла в пламени; сие деятельное тело меж четырех досок заключено, которые ему двигаться мешают. Ехал я в карете подле драгоценного сего тела, после одним из четверых стал, кои его к капуцинам отнесли, а те на него набросились, точно хищные птицы, чтобы в свой склеп упрятать[971]. Вчера не достало мне сил Вашему Императорскому Величеству отчет дать, но нынче решимости призанял у того, кто с нею жил, с нею и умер. Также и ум его методический при нем оставался с начала до самого конца. Погребальный кортеж свой сам составил; с постели встал, дабы проверить, все ли по слову его исполнено. Когда удар самый для него тяжкий, последний удар судьбы[972] несчастия его довершил, спросил: куда положите Вы тело сей принцессы? Отвечали ему: в часовню. Ни в коем случае, возразил Иосиф II, это мое место. Там ее потревожат; найдите ей другое место, где бы покоилась она бестревожно.

Вижу, что все сии воспоминания бодрости прибавляют. Не думал я, что достанет мне силы продолжать. Входил он во все подробности молитв, от людей уединившись; сам выбрал те, какие над ним читать и в какое время. Покамест в состоянии был, сам кое-какие читал и все обязанности христианина исполнял, словно хотел душу свою приуготовить, так же как желал все самолично приуготовить кругом. Врача, который ему последнюю правду открыл, сделал бароном[973]; так его любил, что хотел его с собой в могилу взять; спрашивал его о дне и едва ли не о часе, когда придется туда лечь.

Сказал он мне незадолго до своей смерти и моего приезда (я венгерскую армию в Силезию вел): вчера не в силах я был вас видеть. Убила меня ваша страна. Взятие Гента моей агонией стало, а оставление Брюсселя — моей смертью[974]. Какое для меня унижение! Повторил он несколько раз это скверное слово. От сего умираю; только деревянный чурбан бы не умер. Благодарю вас за все, что вы для меня давеча сделали. Лаудон мне об вас много доброго сказал. Благодарю вас за верность. Ступайте в Нидерланды. Сделайте все, чтобы вернулись они к своему государю: а если не сумеете, оставайтесь там. Интересами вашими для меня не жертвуйте, ведь у вас дети.

Слова сии такое на меня впечатление сделали и так четко в память впечатались, что может Ваше Императорское Величество не сомневаться: ни единого слова не написал, какое бы ему не принадлежало. Поведение мое моим ответом стало. Бесполезно слова, со слезами мешаемые, сообщать. Плакал ли хоть кто-нибудь, когда меня соборовали? спросил он у госпожи де Шанкло[975], которая тотчас после меня зашла. Да, отвечала она. Видела я, например, принца де Линя в слезах неутешных. — Не думал я, что того удостоюсь, отвечал император едва ли не весело.

Впрочем, Государыня, скажу ли, к стыду рода человеческого? Видел я смерть четырех великих государей; много об том читал. Об них сожалеть принимались не прежде, чем через год. В первые полгода надежды рождаются; во вторые фрондировать начинают; все сие после смерти Марии Терезии произошло. Поначалу потерю очень слабо ощущают. Любопытствующие, равнодушные, неблагодарные, интриги плетущие — вот кто при новых царствованиях вперед выступает. Только через год солдат скажет: Иосиф II выстоял под пушечным обстрелом на плотине близ Бешании[976]и обстрелом ружейным в окрестностях Сабача: выдумал он медали за отвагу[977]; путешественник скажет: какие прекрасные выстроены здания для школ, больниц, тюрем! Промышленник скажет: сколько поощрений! Земледелец: он сам землю пахал; еретик: он нам защитником был; директора всех департаментов, начальники всех канцелярий: он был нам разом и первым секретарем, и приказчиком, и надзирателем; министры: он жизни не щадил ради государства, в коем, по его собственным словам, был первым подданным; больной: он нас навещал беспрестанно; мещанин: он наши города украшал площадями и променадами; крестьянин, слуга: мы с ним говорили, сколько вздумается; отец семейства: он нам советы давал; светское его общество: он был собеседник верный, любезный, рассказывал забавно, шутил остроумно; можно было ему все что угодно открыть.

Итак, Государыня, говорю я с Вами о жизни Его Императорского Величества, а ведь располагал говорить только о его смерти. Лишь нескольких черт достанет, чтобы портрет его завершить; но сегодня нет у меня на то сил; быть может, через несколько дней сие исполню. Ваше Императорское Величество две такие черты отыскали. Сказали Вы мне в карете по дороге в Царское Село десять лет назад: у государя Вашего на уме только полезное, ничего легкомысленного. Он точь-в-точь Петр I. Позволяет, чтобы ему противоречили; на противоречия не обижается и не только приказать, но и убедить хочет.