Сколько еще, великий боже, увидим мы болванов и баранов, сколько боданий и колебаний. Европа от нервического припадка страдает. Англия дурных врачей послала ее пользовать: только усугубляют болезнь; каждый день положение все тяжелее, а когда до края дойдет, порошок Джеймса[1006] действия уже не окажет.
Когда найдется у Вашего Величества время, когда покончите Вы с Востоком и Севером, сильнодействующие средства примените, Вы для сего медицину доктора Роджерсона[1007] достаточно изучили.
Необходимо, однако, чтобы пруссаки, между вами и нами располагающиеся, согласились кровопусканиями заняться до появления Ваших докторов, которые свою диету предписали на просторах от Каспия до Мемеля.
Если умелая рука, о которой говорил я, бурбоновская или любая другая, людей во Франции в тигров превратит, лечение много времени займет. Ваше Величество счесть может, что и мне таковое надобно и что пора мне очистительное прописать после сей мешанины из истории священной и мирской. Но увидите Вы, что прихожу я в разум, ибо о моем поклонении и восхищении вновь Вам объявляю.
Принц де Линь Екатерине II [октябрь-ноябрь 1796 г.?]. Копия последнего моего письма к Екатерине Великому за несколько дней до ее кончины[1009]
Поговаривают, что Ваше Величество располагает в дело вмешаться. Шутки кончатся. Невежи урок получат. Следовало бы его раньше преподать, но Вы, Государыня, полумер не любите: ручаюсь, что теперь, когда Вы с турецкими и польскими делами покончили[1010], подписываете прекрасной своей рукой приказ о выступлении 200 000 человек[1011]. Только так и надобно поступать с сими родства не помнящими, ни говорить, ни писать не умеющими. Они всю ночь соображают, а после тот, у кого веса и способностей больше, исполняет. Фридрих II останавливался от времени до времени и мир заключал, потому что желал скверные стихи кропать. Завоеватель, который стихов не любит, куда опаснее. Марий, Сулла, Аттила отдыхали порой, да и Цезарь трагедии в стихах сочинял. Другие же полководцы трагедии в действии разыгрывали и трагическими становились, потому что не были трагиками. Александр, когда бы жив остался, свой воинственно-страннический путь завершил бы, чтобы перечесть Гомера, чьим героям подражал многократно. Но тот, кто ни стихов сочинять не умеет, ни пить, ни любить — вот истинное бедствие. У таких людей воображение землетрясению подобно. Ваше Величество есть вулкан преходящий: гаснет он, лишь только унесет его лава вдаль сарматов[1012] или мусульман, и продолжает свое существование обыкновенное.
Изумляет меня неизменно любознательность читателей газет. Кажется, они там несчастья выискивают. Обдумал сие. Не по злому умыслу так поступают, а из боязни, что нынешний день будет вчерашнему подобен. Страшатся однообразия. Несчастий не желают ни себе, ни другим. Но любят об них поговорить. До великих событий охочи. Все равно как с любовницей или с семейством: есть вещи, на кои все сходным образом смотрят.
Что до меня, я, благодарение Богу, новостей никогда не жду. Не читаю никогда книг ни за Революцию, ни против нее, равно как ни за религию, ни против нее: и без того узнаю, когда произнесет Ваше Императорское Величество спокойно:
Однако воспоминания о прошлом и знание настоящего узнать помогают будущее. После приступа мимолетного и ужасного раздолье наступает для любителей планы строить. Но разве строят их нынче где-либо, кроме Петербурга? «
Прошу прощения у Вашего Императорского Величества за то, что все сии подробности вхожу. Тяжко у меня на душе. Не в том дело, что я состояния лишился и драгоценного моего Белёя, о котором сожалею сердечно: лишился я возможности делать добро и славу завоевать! Надобно мне философически на вещи смотреть или забыться, перенестись мыслью во времена счастливые и славные триумфального путешествия в Тавриду. Но тут другое неудобство! Плачу я, когда слышу, как русскую пляску играют. Кажется мне, что вижу, как красавицы Нарышкина[1017], Скавронская[1018] и Самойлова[1019] танцуют; кажется мне и кое-что еще: но не смею об том Вашему Величеству напоминать. Помните ли Вы, как сказали мне однажды с гармонической неторопливостью, Вам присущей:
Излечился я меж тем от своего расположения духа меланхолико-политически-воинственно-мизантропического: мирюсь с родом человеческим, лишь только подумаю о той, кто ему более всего чести делает и которая мне самое великое счастье подарила милостями своими, коими пользуюсь я, скажу не хвалясь, уже целых 15 лет.
II
Нижеследующее письмо отправлено госпоже де Сталь весной 1808 года вместе с запиской: «Коль скоро Вы не Бог, Вы порядочный человек, не так ли? Прошу Вас дать мне честное слово никому не говорить о сем письме, которое хочу я прибавить к другим, ведь то, что Вашему сердцу дорого, и мое трогает. Если не благоволите ответить согласием, отберу у Вас все прежде данное, любезный мой и обожаемый издатель»[1021]. Тем не менее госпожа де Сталь не включила этот текст в «Письма и мысли», которые как раз в это время готовила к печати.
Письмо, сочиненное ради того, чтобы доставить удовольствие издательнице, написано якобы в 1787 г., когда Неккер был изгнан из Парижа и вел бурную полемику с Калонном, обвинившим его в фальсификации данных в «Отчете Королю» (1781). Вторая часть письма «предсказывает назад» события Французской революции.
[Принц де Линь Екатерине II, 1787 г.][1022]
Спрошено было Вашим Величеством, что думаю я о господине Неккере. Вот разговор, слышанный мною однажды в одном из тех водных дилижансов (корабль, из Брюгге в Остенде шедший), в коих часто в приморскую Фландрию езжу, чтобы там смотр войскам, под моей командой находящимся, произвести, и в коих с удовольствием на людей всех стран и всех сословий смотрю и беседы их слушаю.