«Вы мне нужны!» В аналитической ситуации крик отчаяния появляется, когда сепарация переживается как покинутость, брошенность, как отправление в небытие. В отличие от тревоги* такое отчаяние не поддается анализу, оно лишь требует, чтобы его существование признали. Всякая референция к прошлому, к детству, если ее нельзя проинтерпретировать для изменений пациента, может быть прочувствована больным как насилие или как равнодушие. Крик отчаяния требует лишь одного (невозможного) – найти что-то, чего никогда не существовало: значительную и непрерывную добродетель материнского присутствия, не ведающего, что такое недостаточность матери или ее нехватка.
Ошибочные действия
Мужчина собрался нанести своей матери очередной еженедельный визит, который при всей занятости на службе он не пропустил ни разу. Занятый самодовольными мыслями о себе как «хорошем сыне», мужчина спускается в метро, путает перрон и садится в поезд, следующий в обратном направлении. Оплошность, ляпсус, неуклюжесть, ошибка, забывчивость… эти неудачные, ошибочные действия, акты, промахи на самом деле неудачными не являются. Каждый из них свидетельствует об удаче бессознательного, которому в обход слов или движений удается обмануть сверхбдительность сознательного и преодолеть барьер запрета или цензуры. Ошибочное действие, которое не может быть ни увиденным, ни распознанным, никак не может быть приписано случайности, промах является таким бессознательным проявлением, с которым мы сталкиваемся ежедневно. Поскольку сновидение может перенести нас в неизведанные просторы, оно придумывает такие небылицы и заставляет нас испытать такие эмоции, которые, казалось бы, нам неведомы; сновидение без особого труда убеждает нас в том, что «Я – это другой», что целостность Я* является иллюзией, что психическая личность расчленена. Никто посторонний не является автором наших собственных сновидений. Но ляпсус, промах могут стать его автором или, по крайней мере, соавтором, им это разрешается, поскольку это совершается исподволь, вполсилы, как если бы они тут были вовсе не при чем. Его союзником является усталость. Ошибочным действием можно объяснить все мелкие неудачи повседневной жизни, несчастные случаи, исчезновение или соскальзывание идей, случайное поскальзывание на лестнице, оговорку, произнесение не того слова. Под покровом этих мелочей исполняется любовное желание, бессознательная ненависть находит свой объект. Преступление приводит к наказанию, пусть даже это преступление не было совершено в реальности, но вы к нему втайне все же стремились. Ошибочное действие всегда свидетельствует об истине, которую мы предпочли бы не знать. Не существует «внутренней случайности». Так, пребывая под бременем постоянно накапливающихся неприятностей, размышляя, что же он такое сделал, чтобы заслужить все это, думая, не слишком ли много он платит по счетам, мужчина набирает на домофоне код квартиры, где его ждет психоаналитик. Путая цифры, он набирает код своей банковской карточки.
Паранойя
Для аналитика встреча с параноидным пациентом или пациенткой ни с чем не сравнима. Как только такой пациент садится в кресло напротив, в атмосфере появляется особое напряжение, почти опасность. Страшно произнести хоть слово… «А… вы отбираете у меня мои слова…». Об интерпретации не может быть и речи, ведь это и так обычный способ мышления параноика, которому все вокруг как будто подает знак, причем постоянно враждебный, – интерпретация будет воспринята им как травля, преследование, «убийство души».
В воздухе витает недоверчивость, заговор; подозрительность и ревность генерализуются, и сказать, что все вокруг становится подозрительным, – значит ничего не сказать… Процесс запускается при малейшей оплошности. Параноик одержим единственным занятием – лелеять свою ненависть. В отличие от Я шизофреника*, которое распадается на части, Я параноика, благодаря проекциям, удается сохранить определенную целостность. Он постоянно ни при чем, всегда виноваты другие. Такой пациент говорит о себе лишь в третьем лице и использует глаголы лишь в повелительном наклонении. Параноик является социальной личностью, и, как правило, ему удается достичь власти и занять высокую должность, за ширмой которой прячется его безумие, на благо тех, кто ему подчиняется, не говоря уже о тех, кого он считает «козлом отпущения». В ситуациях, переживаемых им как социальное унижение, параноик по-настоящему становится психотиком, доходящим до бреда.
Среди различных видов бреда (величия, ревности) в его религиозных формах, особенно у святош, внутри паранойи часто обнаруживается дефицитарность нарциссизма: конец света близок, и по этой причине его путают с собственной смертью!
Как становятся параноиками? Простого ответа не существует, можно лишь привести пример самого известного психоанализу параноика – председателя судебной коллегии Даниэль-Поля Шребера. Его отец, Готлиб Шребер, был известным педагогом, имя которого получило особую известность при нацистском режиме; он проповедовал систему воспитания, преследующую цель «навсегда стать властелином своего собственного ребенка», доводя его «до душевной неспособности иметь какое-либо желание»… У тебя уже не будет никогда никаких желаний!
Пассивность
См. Женственность, Соблазн
Перверсия
Первертировать – менять смысл, переворачивать все наизнанку, фальсифицировать (текст), развращать (души), склонять к пороку… В перверсии сохранилось что-то из церковной латыни. Психоанализ смёл все, что осталось из этой созидательной конструкции. Если нормальная сексуальность состоит из «коитуса, направленного на получение оргазма генитальным пенетрированием человека противоположного пола» (Фрейд), и к этому мы могли бы добавить вслед за Бенедиктом XVI: коитуса в «миссионерской» позе, при котором мужчина находится сверху (отцы церкви осуждали позицию mulier super virum[3] и считали зачатие единственной целью коитуса), то перверсия – это очень распространенное в мире явление, начинающееся с самого незначительного изменения позы, не считая поцелуев и предварительных ласк. Сексуальное влечение* – «извращенно-полиморфное»; нет в теле* такого места или функции, включая интеллектуальную деятельность, которая не могла бы быть использована в поисках удовольствия.
Психоанализ избавил нас от представления о сексуальной жизни, определяемой лишь ограничениями цензуры и вытеснения. Существует все же риск, что при подобном обобщении критерия извращения теряется то, что придает оригинальность перверсии взрослых, которая организует сексуальность принудительным образом, исходя из фантазматического (скопофилия, мазохизм, фетишизм и т. д.) сценария. Ничто не бывает более полиморфным, чем перверсия. Отнюдь не являясь простым поиском инфантильной сексуальности в чистом виде, перверсия, наоборот, является иммобилизацией, фиксацией. Извращенец – это осужденный, скованный в сценарииокове единственного фантазма*, который он должен во что бы то ни стало осуществить. Скука, одолевающая читателя де Сада, неразрывно связана с навязчивым повторением*.
Объект* влечения* – изменчивый, объект перверсии – равнодушный. Он всего лишь объект, он никогда не является живым существом, другим. Достаточно лишь играть роль, отведенную ему фантазмом. Почему именно перверсия защищает извращенца? Во время психоанализа появляется возможность заметить что-то только при разрушении извращенного решения, когда тревога* берет верх, чаще всего, когда депрессия уже появляется на горизонте.
Первосцена (происхождение)
Некоторые из «обитателей моря, самые живые, самые отважные, самые жестокие, занимаются любовью так же, как и мы, люди. Такие опасные монстры, как акулы, вынуждены приближаться друг к другу, самец к самке. Природа навязала им опасность объятия. Жуткое и подозрительное соитие. Привыкшие пожирать, слепо все проглатывать, на этот раз они от этого воздерживаются. Какими бы притягательными и аппетитными они ни были друг для друга, каждый из них безнаказанно приближается к пиле другого, к его смертоносным зубам. Самка бестрепетно замирает как прикованная, подчиняясь грозным взглядам, которыми самец ее привлекает. И действительно, он ее не пожирает. А она увлекает и тянет его за собой. Сцепленные друг с другом, грозные монстры плавают целыми неделями, будучи не в состоянии разомкнуться, оторваться друг от друга, даже при разыгравшихся бурях, когда море бушует, а они остаются неразлучными, непобедимыми, незыблемыми в их диком объятии» (Жюль Мишле, «Море»). Здесь все говорит о насилии, о смешении (где начинается тело одного и где заканчивается тело другого?), Мелани Клейн упомянула бы «комбинированных родителей», говорила бы о страсти, об опасности и тревоге*, которые вызывает эта адская сцена, объединяющая в фантазме* ребенка его родителей в соитии. Сцена, пленительная и невыносимая; Эдип выколол себе глаза, увидев эту сцену слишком близко, и, наоборот, терзаемый любопытством вуайерист готов всю жизнь смотреть в замочную скважину, словно его взгляд (глаз) прикован к отверстию замка. До какой степени умножение позиций на сцене коитуса является попыткой поиска первосцены, из которой наверняка родился каждый из нас? «Меня там не было, той сексуальной ночью, когда я был зачат» (Кинар); источник, начало – это отсутствующая картина, картина, которой не хватает. Безусловно, нет ничего страшнее, чем услышать: «Ты – результат неудачного маневра, когда твой отец попытался прервать акт, было уже слишком поздно».
Перенос
«Это странно, что пациент реинкарнирует в своем психоаналитике персонажа прошлой жизни» (Фрейд). Иногда бывает еще более странно… «Я пришла вновь увидеть вас…» Еле выговорив свои первые слова, Бланш замолкает, сильно взволнованная, будто пораженная. Это ее первая встреча с психоаналитиком, она впервые видит перед собой молчаливого мужчину и первые ее слова оказались ляпсусом, оговоркой, уже своего рода способом сказать то, чего не знаешь.
– Вновь увидеть меня?
Она тут же вспоминает своего отца, «мужчину, похожего на Конрада», говорит она, не просто умершего, но незнакомого и исчезнувшего, навсегда уехавшего в путешествие, и лишь краткое письмо известило их о его смерти на противоположном конце света. Когда перенос в состоянии взбудоражить бессознательное, привести его в действие, разбудить страсти и заставить их играть, превратить прошлое в настоящее, повторять то, чего никогда не было и никогда не имело места, разве что только в фантазме* – воссоединение дочери и отца, – когда такое случается, слово «реинкарнирнация» не кажется преувеличением.
ebooksa