— Лишнее говоришь… — Потянулся через барьер, намереваясь взять Мотю за руку, но остановился в нерешительности, положил ладонь на перегородку. Затем обратился к сыну, передав ему мороженое: — Гуляй, я скоро. — Повернувшись к немалой толпе «кумовьев», пригласил: — Пошли, казаки!
Шумно и людно ввалились в зал, сдвинули столы. Пили «Столичную», закусывая фаршированным перцем, густо залитым бордовым томатом. При расчете у официантки не оказалось мелочи и она вместо сдачи принесла малый кулек конфет-подушечек.
— Добро! — кивнул Антон. — Володька пожует.
Нашел сына в парке, у могилы, где захоронены воины, погибшие при освобождении Новоспасовки. Много детей собралось в этом месте. Они плотно обступили могилу. А внутри образованного ими круга, у самых плит с высеченными именами солдат, медлительно расхаживала женщина вся в черном. По временам она опускалась на колени, трудно дыша, отвешивала низкие поклоны, крестилась истово. Антону бросилось в глаза то, как она, одетая в траур, резко выделялась на фоне белых плит, светлого пьедестала и крашенного белилами памятника-надгробья — коленопреклоненного воина, снявшего каску и державшего ее у изгиба левой руки.
Женщина, обойдя могилки-плиты, надолго припала к одной из них. Ее плечи подрагивали от тихого, умиротворенного плача. Антон знал эту женщину. Да и не только одному Антону она была известна. Старая мать-армянка, разыскавшая наконец могилу сына, ежегодно приезжала сюда, чтобы поклониться праху. Обычно она наведывалась в аккурат к девятому мая, ко Дню Победы, сейчас что-то сильно припозднилась, приехала только к концу лета. Оторвавшись от плиты, она взяла в руки свою темную матерчатую сумку, приблизилась к детям, стала оделять их поминальными гостинцами: пряниками, печеньем, орехами, фисташками на меду, маковинами. Подарок, которым Антон надеялся порадовать сына, показался ему теперь пресным, был не к месту. Антон сунул газетный кулек в карман пиджака, слепо уставился на приезжую армянку, которая неизвестно чем напомнила ему его мать Настасью Яковлевну. Что-то глухо ударило под сердце. Он машинально нащупал сыновью руку, сжал ее зачем-то крепче обычного, повел сына к выходу.
У керосиновой лавки, закрытой на обед, заметил двух стариков. Один из них сидел на ступеньках, упершись руками в колени, второй похаживал возле, о чем-то хлопоча. Подойдя поближе, узнал Якова Калистратовича, который озабоченно говорил своему соседу:
— Илько, а ну встань, я пошукаю под тобою! Он же только что был тут, и уже нема.
— Бесова забота! Дался тебе тот ордер… — Дед Илько назвал орден ордером. — Говорю, не бачив!
— Як не бачив? — оспаривал его ответ Яков Калистратович. — Ось, глянь, дырочка — тут был привинчен.
— И дырочки не бачу. Ничего не бачу и не хочу бачить!..
— Куда его лиха година закатила?..
Антон было остановился поздороваться, а то и перемолвиться со стариками. Но оставил свои намерения, угадывая, что им сейчас не до него.
Володька дернул отца за руку, напряженно глядя ему в лицо, спросил:
— Шо дедушка Яков постоянно шукае?
— Ищет загубленное.
— Шо загубил?
— Как тебе сказать? Мабуть, свою долю.
— Где же она?
— Закатилась куда-то, и нема.
— Найдет?.. — с надеждой спросил Володька, сжимая руку отца.