— Ага, доро́гой, выходит, поскандалили? А я гадаю, что-то он так долго закатывает в сарай свою тарахтелку и в хату не является? — усмехнулся в обвислые широкие усы Охрим Тарасович. — А что? Гожее имя. Возьми хотя бы соседку нашу, Полину, покойного Дениса дочку. Чем погана дивчина?
Антона удивило то, что отец, как и многие в слободе, упоминая Полину Осипенко, не добавляет «была», словно она до сих пор жива-здорова и стоит только кликнуть — мигом появится на подворье, потряхивая бедовой, коротко стриженной прической, готовая тебе во всем помочь.
Антон хорошо понимал, что его смущает. Конечно, не имя — он не против имени. И не общая громкая судьба имени его пугает, нет. Его угнетает мысль о гибели той, которая носила это имя. Его охватывает суеверный страх перед повторением не судьбы в целом, а именно только такого раннего конца. Потому, когда он мысленно называет свою дочь Полей, перед ним всплывает не лицо Полины Осипенко, а припоминается божевильная Марьяна — Мара, потерявшая дитя, подолгу сидящая подле каменной бабы, поверяя ей сокровенные тайны. И походит она, Мара, всем своим обликом — на Паню.
Охрим Тарасович догадывался, что угнетало сына. После долгого молчания проговорил, словно размышляя про себя:
— Не обязательно, чтоб усе повторялось, як у других. Нехай у нас будет по-нашему.
Антон слушал его, вроде бы понимая всю правоту его слов. Но перед глазами стояла та Поля, давняя. Она, потряхивая взмокшими под дождем волосами, предлагала ему черные ягоды дикого паслёна, держа их в подоле синей просторной юбки, просила, протягивая к нему на ладони пять круглых точеных камушков:
— Тоня, славный мой, давай в кремушки поиграем!..
Доля вторая
ПАКОВЫЙ ЛЕД
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Юрий Баляба верил, что войны так и начинаются. Именно так, как это произошло сегодня на рассвете.
Плавучая база подводных лодок, «Лу́га», находясь в Атлантическом океане, лежала в дрейфе. В полночь, прикрытая плотной чернотой тропической ночи, она принимала подводный атомоход, который швартовался к ней. Было похоже, что «Луга» вовсе не матка подводных лодок, а судно-китобоец. Атомоход, стоящий у ее борта, высвеченный мощными прожекторами, темный, лоснящийся, выглядел загарпуненным китом. Над ним медленно проплывал тонкими прядями низкий туманец. Воздух был душным, почти горячим, и от этого он казался вязким и тяжелым.
Самолеты, замеченные локаторами «Луги», держались на значительной высоте и в большом отдалении в сторону африканского берега. Но через какое-то время они снова появились в квадрате, упав низко, распластанно пронеслись над палубой «Луги», обдавая пространство ревом и скрежетом, от которого щемило внутри. Дружно ударившие колокола громкого боя подняли людей мигом, разбросали по боевым постам. Маслянисто замурлыкали вращающие устройства ракетной установки, зенитных орудий, задвигались транспортеры, подающие снаряды из погребов. Самолеты закрыли темными крестами своих распластанных тел свежую прозелень рассветного неба.
Юрий Баляба опрометью кинулся в торпедный отсек, проверил, все ли на своих местах. Крышки выстреливающих аппаратов были пока намертво задраены, словно дверцы потушенных котлов. Юрий в свое время часто поглядывал на них и думал о том, что вместо торпеды в аппарате может оказаться и он, Юрий Баляба или любой торпедист его команды, потому что аппарат, может случиться, станет единственно возможным выходом на свободу из терпящей бедствие лодки. Не приведи бог, но на службе всякое бывает. Ощутишь на лице резиновую тесноту маски, своеобразный запах смеси, которую ты с силой засасываешь в неимоверно жадные легкие. Руки обожжет рубчатый манильский трос, который ты закрепишь по выходу из трубы за внешний бугель. Тонким стебельком прорастет этот трос из глубины вверх, через всю огромную толщу воды. И на конце его — покачивающийся на волнах ярко расцветшим оранжевым цветком сигнальный буек. Надо пробить своим телом толщу океана — то аспидно-черную, то угрожающе лиловую, то зеленовато-светлую, то заманчиво голубоватую по мере выхода. Всплывать придется медленно, спокойно, без суеты, не то лопнут кровеносные сосуды от перепада давления.
Самолеты исчезли так же внезапно, как и появились. И только потом, спустя некоторое время, когда уже над водой поднялось неяркое солнце и редкие туманцы, хлопьями ползающие над штилевой бескрайностью, окрасились в розовато-тусклый цвет, над «Лугой» завис огромный чужой вертолет. Он был похож на длинный железнодорожный вагон-рефрижератор, поддерживаемый в воздухе двумя разгонистыми горизонтальными винтами, которые от быстрого вращения казались прозрачными тарелками. Как вагон-рефрижератор, вертолет был окрашен в молочно-желтоватый цвет с резко очерченными задрайками входных дверок, с темными квадратами иллюминаторов. Как и вагон, он был на колесах, только с той разницей, что его колеса не упирались в металлически прочные, надежные рельсы, а попусту зависали в воздухе.
Вертолет опустился едва ли не до топовых огней «Луги», уже погашенных за ненадобностью, застыл над палубой. Из отдраенного выходного люка высунулась приветливо помахивающая рука. Повисев некоторое время, они сбросили на палубу бумажную упаковку с сигаретами и двумя бутылками виски. В упаковке находилась записка, выведенная крупными литерами по-русски. Юрий, заглядывая через плечо вахтенного офицера, который здесь же, на палубе, развернул записку, уловил в ней следующие слова: «Ребята, извините наших Боббов за разминку. Салют храбрым русским сейлорам!» Юрия удивило последнее слово — английское, начертанное на русский лад: «сейлорам», то есть морякам. Ему даже подумалось, что писавший второпях не успел найти слову равноценного перевода.
Командир соединения подводных атомоходов, капитан первого ранга Виктор Устинович Алышев тосковал от жары непомерно. В каюте, которую он занял на «Луге», перейдя сюда с лодки, установили два крупных вентилятора, они гоняли ветер, способный сметать бумаги со стола, колыхать пологи и занавеси, выбивать сигарету из рук. Но принести хотя бы малость прохлады были не в силах. Перелопаченный ими воздух казался еще более раскаленным и влажным и был похож на пар, вырывающийся из клапанов перегретого котла.
Небольшого роста, грузный мужчина с круглым густо-розовым лицом, с низким ежиком седых волос и щеточкой побеленных сединой усов, он не находил себе места. Похаживая по каюте, то и дело утирал потное лицо висящим на шее полотенцем. Присаживаясь к столу или ложась на кровать, устанавливал вентиляторы в свою сторону. Часто ходил в душ. А то и просто совал голову под кран умывальника.
Плавбаза «Луга», конечно, несколько устарела. На судах последнего выпуска в каютах поддерживается, как теперь говорят, необходимый микроклимат, и удобства там самые современные. Алышев сравнил прохладу своей каюты на атомоходе с духотой на плавбазе, пробубнил недовольно: «Позавидуешь, позавидуешь!..» Подумал о «Луге», что настоящий ее поход, видно, будет последним для нее дальним плаванием, пора старушке стоять у стенки на приколе.
Провокация чужих самолетов встряхнула командира соединения, заставила на время забыть о духоте и зное. Он мигом облачился в синюю легкую рубашку, надел синие шорты, такого же цвета простые носки (терпеть не мог синтетические), обул черные, тщательно начищенные мокасины. Вызвав офицера связи, составил с ним для передачи донесение.
ebooksa