Стол был накрыт на двоих в каюте. Они обнялись, похлопывая друг друга по лопаткам. Были обрадованы, словно не виделись долгие годы.
— Как ты, дорогой?
— Помаленьку.
— Чудеса творишь на глубине?
— Работаем…
— Замучили человека, честное слово! — будто сочувствуя, на самом же деле завидуя, говорит Дураз Чиковариани. Глаза его, глубоко утопающие в глазницах, светились восхищенно, тонкая верхняя губа подрагивала от возбуждения. — Садись, садись, гость дорогой, угощайся! На флоте строгий запрет, сухой закон. Сам понимаешь. Чай будем пить… Семгу, семужку вначале. На языке тает. Да полей же лимонным соком!.. Ах ты, Ивашка ситцевый, — ласково выговаривал хозяин гостю за его нерасторопность.
— Где раздобыл семужку-то?
— Для друга — со дна моря.
— Хорошо живешь. Корабль у тебя что надо. Ладная посудина. Ход приличный?
— Чапаем потихоньку.
— Не прибедняйся.
— До твоей субмарины далеко. Но корабль все-таки, — криво усмехнулся Чиковариани.
Зная Дуразову слабость, Кедрачев-Митрофанов понял, что необходимо «переложить рули», то есть перевести разговор на другое.
— Весной пахнет, скоро буду отправлять пацанов на юг. Лазаревское как — удобное место?
— Зачем Лазаревское? — Чиковариани даже привстал. — Очамчире!
— Далеко, да и где поселиться?
— Почему далеко, почему? Говоришь, Вано, не думаешь! Мой дом — твой дом. Женам весело, детям весело. Не разбивай компанию! — Он говорил так, будто семья Кедрачева-Митрофанова уже находилась в Очамчире, жила вместе с его семьей, а Кедрач вдруг насильно пытается увезти своих, разбить дружбу. — Очамчире, Вано, Очамчире!
Гость, заслышав шаги за дверью, покосился в ту сторону.
— Находка, думаешь? — спросил Дураз.
— Находкин остался на лодке.