Бродвей: Бродвей. Мой собственный. Мания

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да. Мы проверили насчет Гаса Уайлдера и…

— Забудь о нем, — сказал Мак. — Дело Уайлдера закрыто.

— Что?

— Час назад обнаружено его тело. Он застрелился из пистолета калибра 22 в тот самый день, когда должен был появиться в суде. Доклад коронера как раз у меня на столе. Все это время он был мертв.

— Проклятье, — сказал я. Я повесил трубку, закрыл телефон и пошел дальше по улице.

Все узлы на веревке затянулись, и сама она была натянута до предела. Это была уже совсем другая веревка, и узлы на ней были завязаны странным образом, но они образовывали вполне определенный рисунок, смотреть на который мне не доставляло ни малейшего удовольствия, — рисунок петли.

Теперь я знал, куда я иду. Это было единственное место, куда я мог идти. Нет, Паола Лис не заговорила, но она и без слов сказала что-то, что было важнее всего. Она сказала мне то, что сказал и Папаша Джонс, но что я не хотел слышать — и намеренно не слышал, пропустив мимо ушей.

Много фактов указывало на истину. Даже тот простой факт, что я вновь вернулся сюда, был одним из них. Я не мог не вернуться. Я дошел до угла, где стоял патрульный автомобиль, и попросил шофера отвезти меня на улицу, которую ненавидел больше всех. Строители уже начали сгонять сюда технику, которая должна была стереть с лица земли этот источник заразы, чтобы построить на этом месте типовые здания по типовым проектам на деньги налогоплательщиков, которые затем сами же превратят их в прекрасные помойки.

Я не спеша вылез из машины, отпустил шофера и остановился, глядя на темные окна квартиры. Забрызганные холодным дождем стекла, напоминавшие черное зеркало, смотрели на меня, словно злые глаза на мерзком злом лице здания. Было в нем что-то отвратительное, гадкое и тошнотворное, чему даже не было названия.

Там, наверху, за этими слепыми стеклами я должен буду убить самого себя. Там, наверху, мне предстоит узнать, что это значит — быть мертвым, как я буду выглядеть мертвым, предстоит примерить маску смерти.

Тяжелый револьвер оттягивал карман, так что я вытащил его и пересек улицу с револьвером в руке. Дверь парадного была распахнута. Внутренняя тоже. За ними зияли черная разверстая пасть парадного и зубы лестницы.

Один пролет вверх и направо.

Мысленно я представил свое лицо на полу, полуосвещенное жиденьким светом голой электрической лампочки, полуоткрытые глаза, отвисшая челюсть. Ни следа сознания, ни следа мысли, ничего. Просто лицо мертвого.

Грязные выбитые ступеньки под ногами, с каждым шагом затхлый, но такой знакомый запах становился все ближе. По старой привычке я старался не наступать на ступеньки, отставшие от стены, и так же, как в детстве, считал шаги.

Осталось четыре шага, потом три, потом два, один. Я на площадке. Дверь в десяти футах от меня. Я не тороплюсь. Я вовсе не спешу увидеть, как будет выглядеть мой труп.

Я медленно подошел к двери и взялся за ручку левой рукой, подняв в правой свой 38-й. Вспомнив, как все началось, я подумал о том, насколько это нелепо. В некотором смысле у этой истории было два начала, и первое оказалось последним, а последнее — первым. В одну секунду передо мной промелькнула вся история и очевидной до абсурдности стала простота и глупость всего дела.

Толчком ствола револьвера я открыл дверь. Зажигать свет не понадобилось. Комната была залита оранжевым светом натриевого уличного фонаря. Человек лениво развалился в старом потрепанном кресле, и дымок от сигареты вился над ним.

— Привет, Ларри, — сказал я.

И мой собственный брат-близнец, тот, кого мы называли Вождь Бешеный Конь, кого я считал давным-давно мертвым, взглянул на меня со своей широкой насмешливой улыбкой, которая всегда делала его таким привлекательным, и сказал:

— Я все ждал, когда же ты, наконец, объявишься, Джо.